Читать книгу "Перекрестный галоп - Дик Фрэнсис"

Но что это за стойло? Неужели я на конюшне у матери? И где-то наверху спит безмятежным сном Ян Норланд?

Я набрал побольше воздуха и закричал:

— Эй, кто-нибудь! Вы меня слышите? Помогите! На помощь!

Я кричал, казалось, целую вечность, но никто так и не пришел. Думаю, помешал капюшон. Мне собственный голос казался страшно громким, но этот проклятый капюшон наверняка заглушал звуки.

Нет, я не на конюшнях Каури, это точно. Перестал кричать, прислушался. Кругом стояла полная тишина. Даже если у матери вдруг оказывалось пустое стойло, лошади все равно были кругом. А все лошади издают звуки, даже по ночам, и уж особенно если кто-то орет рядом что есть мочи.

Меня почему-то особенно раздражал этот проклятый капюшон, надоело вдыхать противный запах рвоты. Я пытался ухватиться за край ткани и сорвать его с головы, но не тут-то было — капюшон был крепко обмотан вокруг шеи, и поднять и просунуть руки, чтоб снять эту удавку, никак не получалось. Придется терпеть и дальше. Да это ничто, просто пустяк в сравнении с болями в спине и плечах.

Я довольно долго стоял на одной ноге. Время от времени прислонялся спиной к стене, отдыхал, потом снова опускал ногу на пол. Но по большей части стоял.

Интересно, как долго еще мне торчать здесь? Впрочем, решение о заточении принимал не я, а потому ответить на вопрос не мог.

На смену ночи пришел день. Я понял это по тому, что через темную ткань капюшона все же просачивалось немного света. А заодно понял, где окно. Оно находилось слева от меня и светлело в капюшоне, когда я поворачивал туда голову.

Но день не принес ничего нового.

Я продолжал стоять уже много часов.

Страшно хотелось есть и пить, нога начала болеть. И, что гораздо хуже, я испытывал неукротимую потребность отлить.

Попытался вспомнить, как оказался здесь. Вспомнил, что был в зале суда на заседании, а потом говорил с мистером Хуглендом. Но что произошло после этого?

Я вернулся к своей машине, которую оставил в многоуровневом гараже. Помню, как рассердился, когда увидел, что какой-то кретин припарковал свою машину слишком близко к моему «Ягуару». И как раз со стороны водительской дверцы. Я специально припарковал свой автомобиль подальше от других машин, и не только потому, что не хотел, чтоб мне поцарапали краску на капоте. Просто протез на ноге был устроен так, что согнуть правое колено больше чем на семьдесят градусов не удавалось, и садиться в низкую спортивную машину было не так просто, как до ранения.

Раздражение подстегнул и тот факт, что на стоянке было полно свободных мест, она практически пустовала, и тем не менее этот кретин припарковался примерно в футе от дверцы «Ягуара». «Интересно, — подумал тогда я, — как теперь открыть дверцу со стороны водителя? Даже руку в эту щель не просунуть, не то что самому влезть».

Но дверцу открывать мне не пришлось.

Кто-то налетел на меня сзади, сбил с ног, обернул вокруг головы полотенце. Ткань была пропитана эфиром. Это я сразу понял по характерному запаху. Ребята из транспортного батальона использовали эфир в Норвегии, когда мы ездили туда на ученья. Впрыскивали эфир прямо в цилиндры моторов, чтоб заводились сразу — на холоде и при дизельном топливе одним зажиганием не обойтись. И все подразделения, в том числе и мое, вдоволь нанюхались этой дряни. Кстати, эфир является также анестетиком.

Ну а потом я очнулся здесь, в этом чертовом стойле.

Кто мог сотворить со мной такое?

И почему я потерял всякую осторожность, допустил, чтоб это случилось? Совсем утратил чутье, думал о судебном разбирательстве и разговоре с Хуглендом. Высунулся из-за кустов, но получил не пулю в лоб. Меня похитили.

Уж не знаю, что и хуже.

* * *

Шло время, и голод все сильнее мучил меня, а боль в мочевом пузыре дошла до такой степени, что я не выдержал — помочился, не сходя с места, и теплая моча стекала по ноге на пол.

Но нерешенными проблемами оставались жажда и усталость.

В армии солдатам приходится подолгу стоять на одном месте, особенно в гвардейских войсках. Долгие отрезки времени занимали церемониальные караулы возле дворцов Лондона, и гвардейцы были приучены неподвижно простаивать на одном месте часами, не обращая внимания ни на непрерывно щелкающих камерами туристов, ни на мальчишек, которые стреляли по ним из игрушечных водяных пистолетов.

Я прошел через все это еще в молодости, однако никто не готовил меня к долгому стоянию на одной ноге без малейшей возможности сменить позу, унять все нарастающую боль в ноге, избавиться от противного покалывания в онемевших икроножных мышцах. Я пытался раскачиваться с пятки на носок, но пятка до сих пор ныла от боли, и толку от этого было мало. Я пытался стоять, уперевшись локтями в выступ в деревянной панели, чтоб хоть немного снять напряжение. Ничего не помогало.

Тогда я подогнул колено и попробовал повисеть на руках, но тут же вернулись боли в плечах и спине, а руки снова стали неметь.

Еще какое-то время я громко звал на помощь, но никто не откликнулся, а жажда только усилилась.

Чего хотели от меня эти люди, мои похитители?

Я бы с радостью отдал им все, что имею, за один стакан воды.

В книге «Ценности и стандарты Британской армии» утверждается, что с пленными следует обращаться с уважением и в соответствии с британскими и международными законами. Международные законы основаны на четырех договорах Женевской конвенции и трех дополнительных протоколах, устанавливающих стандартны гуманного обращения с жертвами войны.

Я знал; я зазубрил все это еще в Сэндхерсте.

В особенности нравилась мне конвенция, запрещающая применение пыток. Надевание на голову капюшона, лишение сна, непрерывное многочасовое стояние на ногах — все это признавалось пыткой по законам Европейского суда по правам человека. Уже не говоря об отказе в питье и пище.

Нет, наверняка ко мне кто-то скоро заявится.

Но никто не приходил, и свет в окошке померк. Пошла вторая ночь моего пребывания в стойлах.

Я решил скоротать время за подсчетом секунд.

Миссисипи раз, Миссисипи два, Миссисипи три, и так далее, и тому подобное. Миссисипи шестьдесят — одна минута. Миссисипи шестьдесят раз по шестьдесят — один час. Что угодно, лишь бы забыть о болях в ноге.

И вот примерно уже за полночь, согласно моим миссисипским подсчетам, до меня вдруг дошло, что похититель вовсе не придет к своему пленному с водой и пищей. Если б собирался, то давно бы уже пришел, в дневные часы, засветло. Ну или в начале вечера.

И я со всей пугающей ясностью осознал, что никакого выкупа за меня требовать не будут. Я здесь, чтобы умереть.

* * *

Несмотря на боль в ноге, я уснул.

И понял это, только когда потерял равновесие, проснулся от рывка цепи, сковавшей мои руки. Я развернулся лицом к стене и снова встал на ногу.