Читать книгу "Толмач - Родриго Кортес"

– Принесут завтрак, оставите всю вашу воду мне… – уже засыпая, пробормотал он. – А того, что помогал мне снять штаны, я назначаю Великим ханом камеры. Всем слушать его, как меня…

* * *

Вдовствующую императрицу Цыси в последнее время мало что радовало. Трижды в день ей подавали трубку с опием. А раз в два-три дня – по настроению – ее изо всех сил ублажали принятые в Студию исполнения желаний один-двое молодых, симпатичных и тщательно отобранных из двух сотен кандидатов живописцев.

Она улыбнулась. Когда последнему живописцу, совсем еще зеленому, лет семнадцати от роду, объявили, что Великая императрица изъявила священное согласие принять его во Дворце Море Мудрости, он совсем растерялся.

Впрочем, вскоре малец освоился и вошел в Зал Человеческих Радостей, не спутав ни одной части довольно изысканного ритуала. Она велела ему сесть, поговорила о его семье, поинтересовалась возрастом, а потом неожиданно спросила:

– Вот ты умеешь рисовать, а сможешь ли ты определить возраст картины?

– Я человек маленький, – испугался парнишка, – учился немного, но попробовать могу…

– Тогда я покажу тебе одну вещицу, – поманила его Цыси к себе.

Понятно, что мальчишка возраста ее «вещицы» так и не определил, а на все ее игривые вопросы, задыхаясь, бормотал, что эту картину как вчера написали…

Цыси вздохнула. От постоянного чувства неудовлетворенности ее, многоопытную шестидесятичетырехлетнюю императрицу, не спасали даже эти гибкие молодые тела.

Цыси отнюдь не была глупа и, несмотря на лживые доклады царедворцев, понимала: в принадлежащей ей Поднебесной империи многое не в порядке. Во-первых, как только иностранцы захватили главные порты, не был построен ни один новый дворец, как ей сказали, потому, что очень уж упали доходы казны. Во-вторых, ей все чаще стали говорить, что снова подняла голову Триада, в очередной, десятитысячный, наверное, раз нагло объявившая войну всей имперской семье. Но главное – резко сократился приток постоянно поступающих к ней со всех концов империи подарков.

Императрица пока не могла определить, почему подарков для нее – Матери всех народов Поднебесной – стало меньше, а выглядели они беднее, чем раньше, но одно знала совершенно точно: это самый опасный признак. Она принялась вызывать своих сановников – одного за другим, донимать их дотошными расспросами о положении в стране, а затем и об их личных доходах, и вот тогда сановники пугались по-настоящему и говорили правду.

– Это все чертовы французы, Ваше Величество, – с размаху тыкались лбами в полированный пол выходцы с юга, – они все у нас отняли!

– Проклятые русские прокладывают дьявольскую дорогу прямо по могилам наших предков, – едва не рыдали чиновники из провинции Мукден, – поэтому удача и отвернулась от наших домов…

– Это все Триада, – жаловался губернатор Шаньдуна Юй Сян. – Объявили себя ихэтуанями – Кулаками Справдливости, а в результате даже я опасаюсь ездить по дорогам провинции!

Они так сильно горевали и столь часто сетовали на методичное разграбление империи длинноносыми заморскими купцами, развращение народа хитрыми христианскими миссионерами и на террор со стороны бойцов-ихэтуаней Триады, особенно в Шаньдуне, что однажды Цыси не выдержала:

– Немедленно подготовить мой Декрет губернаторам провинций, – приказала она Дэ-Цзуну. – Я – Лучезарная и Милостивая, Отец и Мать всего народа Поднебесной и ваш Десятитысячелетний Господин – повелеваю…

Дэ-Цзун оторвал голову от пола и замер. Ему не было нужды запоминать все титулы Цыси – их знал каждый писарь, но суть ее распоряжения он был обязан ухватить абсолютно точно.

– Пусть каждый из нас приложит все усилия, – с напором, глядя прямо перед собой, диктовала раскрасневшаяся от возбуждения императрица, – чтобы защитить свой дом и могилы предков от грязных рук чужеземцев.

Лучезарная и Милостивая на секунду приостановилась, и черты ее божественного лица немного смягчились.

– Донесем эти слова до всех и каждого в наших владениях.

Дэ-Цзун поклонился.

– И еще, – после паузы добавила Цыси, – мне надоело слушать жалобы на этих бандитов-ихэтуаней из Триады. Надо бы назначить на должность губернатора Шаньдуна человека порешительней.

* * *

О новом декрете императрицы и новшествах очередного губернатора соседнего Шаньдуна Юань Шикая начальник Гунчжулинской тюрьмы Ци Юяань узнал из газет. И если в декрете Цыси ничего нового для себя офицер не обнаружил, то вот инициатива нового губернатора его изрядно поразила.

Ничуть не опасаясь последствий, Юань Шикай издал «Временное положение о запрещении деятельности бандитов-ихэтуаней», по которому все лица, как гражданские, так и военные, изучающие приемы кулачного искусства в среде ихэтуаней или одобряющие их действия, подлежали немедленной казни.

Пораженный начальник тюрьмы сразу же переговорил с амбанем Гунчжулина, и тот подтвердил, что противостояние имперского двора и Триады вышло на новый уровень.

– Я слышал, что кое-где даже армия приказы получила, – сказал амбань, – расстреливать каждого бойца ушу. А если кто из армейцев этого не сделает, казнят всех – от командира до рядовых. Как при Чингисхане…

Пораженный начальник тюрьмы тут же вернулся на службу, приказал подать себе чаю и задумался. Он понимал: если декрет начнет действительно исполняться, можно сделать неплохую карьеру – просто регулярно предавая смерти попадающих в руки правосудия хунгузов!

Здесь была только одна опасность: преждевременная казнь тех, кто что-то знает и может выдать еще и своих друзей. Но если все хорошенько продумать – начальник тюрьмы улыбнулся и тронул пальцем подаренную ему подчиненными тушницу в виде веселой маленькой обезьянки, – он мог бы начать уже сейчас, хоть с того же Рыжего Пу!

Начальник тюрьмы вскочил и, дважды повернув ключом, открыл тяжеленную дверь старого голландского сейфа. Достал с металлической полки дело Рыжего Пу и открыл посредине.

«Маленькая лошадка в порту Киао-Чао… Старший брат в порту Киао-Чао… дедушка в порту Киао-Чао…» Вплоть до поимки полицией карьера Рыжего Пу развивалась абсолютно логично и последовательно.

«И если его посадить на пару недель в одиночку на хлеб и на воду… он может и начать говорить», – удовлетворенно усмехнулся начальник тюрьмы и позвонил в колокольчик.

На пороге мгновенно вырос дежурный сержант. – Рыжего Пу – в одиночку, – жестко распорядился начальник тюрьмы. – На место этого монгола.

* * *

Курбан не проснулся, ни когда уводили рыжего хунгуза, ни когда в камеру принесли завтрак. И лишь к обеду он открыл глаза и, кряхтя от боли в шее, осторожно приподнялся.

– Где моя вода?

Сокамерники встрепенулись и, схватив свои глиняные чашки, начали стекаться в центр.