Читать книгу "Мирянин - Алла Дымовская"

– Да что ты! И в мыслях не было. Думал, отлуплю сучку по первое число, рожу набок сворочу. А после за шиворот и в полицию, пусть судят по законам военного времени, – живописал мне свои несбывшиеся планы Юрасик. – Я вошел сразу, она, дура, номер никогда изнутри не запирала. Вошел, а ее нет нигде. Я растерялся поначалу, а потом слышу – в ванной поет. «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам». Тут меня до самых печенок проняло. Стою я, в общем, под дверью и слушаю. И сам себя забываю. А когда она спела: «Почему я веселый такой?» – тут мне и настал конец. Одно в голове только и вертится. Эта тварь песенки распевает, а Вика моя в морге лежит! Рванул я дверь и как влечу, чуть в ванну не сверзился! Она как заорет: «Не надо, не надо!» И я понял: все! Во всем созналась и теперь просит пощады.

– Может, Олеся тебя по другой причине испугалась? Может, решила, ты ее насиловать пришел? – попытался я вразумить Талдыкина. – Не то чтобы испугалась действительно, а так, вопила для порядку, чтоб цену набить?

– Не знаю теперь, может быть. А тогда я о другом думал. Для меня ее крик, будто чистосердечное признание получился. И я подошел. Взял ее за волосы и сунул под воду.

Вот как, оказывается, было. И вот кто неведомый парикмахер-препаратор, расчесавший ей волосы внутри стеклянной воды. Творец этой красоты.

Однако Талдыкин продолжал свою исповедь:

– Я уверен был, что это правосудие. Если Вику мою так, пусть и она. Короче, держал я, пока не утопил. Она даже брыкалась не особенно, только смотрела на меня во все глаза.

Параллель хода его мыслей была мне понятна. Месть с отчаяния, чтобы убийца умер так, как сам убил. Только смерть вышла разная. Несчастная – у его дочери. Безобразное, изломанное тело, выкинутое на берег. Скорее, гибель от бездушной природной стихии, у которой свои понятия о зловещей красоте бытия – через хаос и несоизмеримую мощь. И смерть рукотворная, где есть совершенство законченности, как в геометрической фигуре, начерченной искусственно, с линейкой и циркулем, что не под силу природе из-за громадности ее масштабов по отношению к человеку. Но Талдыкину эти тонкости были не нужны, и я не стал ничего произносить вслух.

– Я, как понял, что конец, так будто очнулся. Выключил свет и тихо пошел к себе. И тут уж стал думать. Идти сдаваться сразу или погодить. Не очень мне хотелось тогда в тюрьму. Было бы из-за кого… Я ведь уверенность еще чувствовал, что поступил по справедливости! – отчаянно воскликнул Талдыкин. Видно, сейчас думать так он перестал.

– И ты пошел ко мне? Чтобы я сделал за тебя выбор? – спросил я без обиняков, называя вещи своими именами.

– Выходит, что так, Алексей Львович. Я же сказал тебе: как решишь, так и будет, – покорно согласился Талдыкин.

– Хорошо. Раз пришел, значит, ты, Юрий Петрович, передал свою судьбу в мои руки. – Я тоже знал теперь, что делать. И действовать начал без промедления. – Ты ее только за волосы держал? Самого тела не касался?

– Нет. Я как ухватил ее всей пятерней, так и не выпускал до конца, – уныло повторил свою прежнюю версию Юрасик.

– Тогда слушай меня. Сейчас тихо встаем. Ну-ка… – Я снял с себя футболку и тщательно оттер бортик ванны, потом пол, где остались влажные следы от нашей обуви. Талдыкин следил за моими действиями с несказанным удивлением. – Свет оставь. И выключатель не вздумай трогать.

– Может, его тоже протереть? – уже начиная догадываться, спросил услужливый Юрасик.

– Не надо. Пусть выглядит, как несчастный случай. Выпила, уснула, утонула. Дальше полиция сама додумает. – Я захлопнул дверь в ванную. – Теперь пошли отсюда.

– Может, ко мне? Выпьем по чуть-чуть? – предложил Талдыкин, видно, он еще имел много чего сказать.

– К тебе – непременно. И выпьем, и посидим, и даже пошумим слегка, – наставительно произнес я.

– Спасибо тебе, Алексей Львович, – вдруг всплакнул по-бабьи Юрасик. – А зачем ты меня спасаешь? Неужто, и вправду Святой?

Глава 4Божий день

Зачем я это сделал? Будто сам себе я не задал этот вопрос? Первым делом и задал, когда под утро вернулся в свой номер. А так – всю ночь напролет искусно плел кружева для алиби бестолкового Юрасика. Назвать его убийцей у меня язык не поворачивался. Конечно, и состояние глубокого аффекта, и почти полная невменяемость после удара судьбы, но это же не оправдание. Но чем более я думал, тем вернее приходил к выводу, что помощь моя Талдыкину и явная неспособность ощутить его убийцей тесно связаны между собой.

Когда мы сидели с Юрасей у края той чертовой ванны, я, видно, на мгновение, которого сам не осознал, вообразил себе. Что вот иду я с разоблачением к Фиделю и шокирующей правдой сбиваю его с ног, вот он отдает приказ примкнуть штыки и забирает Юрасика, вот следствие, ясное с первой до последней минуты, как божий день, а вот и мощные аккорды финальной части – суд и приговор, которые просто не могут быть беспристрастными. Все выглядело в моем воображении так неестественно и ненужно, что я отверг самое разумное свое действие в данных обстоятельствах и кинулся на помощь Талдыкину. Я только позднее нарисовал себе вдобавок и картину, как стали бы допрашивать Юрасика и узнали про Вику (а эта тайна – из тех, что и под угрозой смерти нельзя выносить на свет), и как всплыла бы история с ожерельем, и как трепали бы всуе Наташино имя и опороченное имя четырех детей Талдыкина, чья мать решилась на моральное изуверство над их отцом. Даже несколько было жаль и Тошку, хотя ему-то как раз не привыкать сидеть на пороховой бочке возле своей жены и ждать в любую секунду неприятностей.

И я помог, взял на себя то, что Талдыкину было не снести в одиночку. Всю ночь мы пили, нарочно даже громко галдели, пару раз отсылали ночной заказ на кухню. Я на ходу придумывал, что придется врать Фиделю, и старался репетировать с Юрасиком, лишь бы он не сбился с ответов. Потому что Фидель спросит обязательно, был бы дурак, если б не спросил, а чего это вдруг сеньор Талдыкин как раз в день смерти сеньориты Крапивницкой пребывал в сильно расстроенных чувствах? И нет ли тут какой связи? Поэтому Юрасе я дал указание отвечать коротко, в подробности не вдаваться. Да, известие из дому получил: баба, стерва, заслала агента подглядывать, потому что сама рога наставляет, так чтоб было чем защищаться, если поймают за руку… Вот Талдыкин и расстроился – его жена, мать его детей, и вдруг рога! Как раз Фидель должен поверить безоговорочно, на таких доморощенных мачо, вроде Талдыкина, гуляющих налево и направо, измена жены действует особенно сильно. Про свою утонувшую соседку Юрасику полагалось ничего не знать и не ведать, поскольку ночь напролет пил он с единственным холостым и сочувствующим ему другом, вашим покорным слугой, и только баб ему не хватало поблизости. На всякий случай я велел Юрасику спать до обеда и настрого приказал не открывать на самый сильный стук. Я очень опасался, что с утра да с похмелья он выдаст себя перед инспектором, и потому хотел, чтобы первая волна, самая важная в расследовании, прошла мимо Талдыкина. Мне, само собой, разоблачение Юрасика ничем не грозило, разве только Фидель стал бы относиться ко мне с недоверием. Но он и без того считал меня несколько мягкотелым и малахольным, а посему излишнее донкихотство с моей стороны не выглядело бы пороком в его глазах. Но зато некоторые планы, которые я строил на будущее, могли рухнуть без инспектора.