Читать книгу "Лимонный стол - Джулиан Барнс"

Моя оркестровка лучше бетховенской, и мои темы лучше. Но он родился в стране вина, а я — в краях, где курятником управляет квашенное молоко. Талант вроде моего — если не сказать, гений — нельзя вскормить сладким творожком.

Во время войны архитектор Норман прислал мне посылку в форме футляра для скрипки. Это действительно был футляр для скрипки, но внутри лежала копченая баранья нога. В благодарность я сочинил «Безрассудство Фридолина» и отослал его Нордману. Я знал его увлечение пением a capella[72]. Позднее кто-то прислал мне ящик миног. Я отозвался хоралом. И подумал про себя, что все выворочено наизнанку. Когда у художников были покровители, они писали для них музыку и, пока они продолжали писать, их кормили. Теперь мне присылают еду, и я отвечаю созданием музыки. Система менее стройная.

Когда я был молод, меня ранила критика. Теперь в меланхолическом настроении я перечитываю неприятные слова, написанные по адресу моих произведений, и чрезвычайно подбодряюсь. Я говорю моим коллегам: «Всегда помните, что в мире не найдется ни единого города, который воздвиг бы статую критику».

На моих похоронах будет сыграна медленная часть моей Четвертой. И я желаю быть погребенным с лимоном в руке, написавшей эти ноты.

Нет. А. заберет лимон из моей мертвой руки, как забирает бутылку виски из живой. Но она не отменит мое распоряжение о «симфонии хлеба из коры».

Подбодрись! Смерть уже за углом.

Моя Восьмая, только об этом они и спрашивают. Когда, маэстро, будет она завершена? Когда мы сможем ее издать? Может быть, пока только первую часть? Дирижировать вы предложите К.? Почему она потребовала у вас столько времени? Почему гусь перестал нести золотые яйца?

Господа, может быть, новая симфония существует, а может быть, и нет. Она потребовала у меня десять, двадцать, почти тридцать лет. Может быть, она потребует больше тридцати. Может быть, не будет ничего даже в конце тридцати лет. Может быть, она кончит в огне. Огонь, затем безмолвие. Ведь так кончается все, что ни говори. Поймите меня неправильно, но верно, господа. Я не выбираю безмолвия. Безмолвие выбирает меня.

День именин А. Она хочет, чтобы я пошел по грибы. В лесу начали появляться сморчки. Ну, это не мое форте. Однако благодаря прилежанию, таланту и мужеству я нашел единственный сморчок. Я сорвал его, и поднес к носу, и понюхал, и благоговейно положил в корзиночку А. Затем я отряхнул хвою с манжет и, исполнив свой долг, пошел домой. Позже мы играли дуэты. Sine alc.

Великое аутодафе рукописей. Я собрал их в бельевую корзину и в присутствии А. жег в камине гостиной. Через какое-то время она не выдержала и ушла. Я продолжал благое дело. По завершении я почувствовал себя спокойнее и веселее. Это был счастливый день.

Все происходит не так быстро, как прежде… Совершенно верно. Но с какой стати было нам ожидать, что заключительная часть жизни должна быть rondo allegro? Как лучше нам ее обозначить? Maestoso? Немногим выпадает такая удача. Largo? Все еще слишком величаво. Largamente е appassionto? Последняя часть может начинаться так — в моей собственной Первой такое начало. Но в жизни оно не ведет к allegro molto, когда дирижер нахлестывает оркестр, требуя все большей скорости и звучания. Нет, для заключительной части жизнь получила на подиуме пьяницу, старика, не узнающего собственную музыку, болвана, не способного отличить репетицию от концерта. Пометить ее tempo buffo? Нет, нашел. Пометь просто sostenuto, и пусть решение принимает дирижер. В конце-то концов, правду можно выразить и не одним способом.

Сегодня я отправился на свою обычную утреннюю прогулку. Я стоял на холме и смотрел на север. «Птицы моей юности! — крикнул я в небо. — Птицы моей юности!» Я ждал. День был пасмурный, тучи висели низко, но против обыкновения журавли летели ниже них. Они приближались, и тут один журавль отделился от стаи и полетел прямо на меня. Я вскинул руки в приветствии, а он описал надо мной медленный круг, громко трубя, затем полетел к своему клину продолжать долгое путешествие на юг. Я смотрел, пока у меня не зарябило в глазах, я слушал, пока мои уши не перестали слышать, и не вернулось безмолвие.

Я медленно пошел к дому. В дверях я остановился и крикнул, чтобы мне принесли лимон.