Читать книгу "Раскрутка - Андрей Троицкий"

– Это плод вашей больной фантазии. Я никому не пособничала и никого не скрывала от правосудия.

– Пусть так. Но наша бюрократическая машина работает слишком медленно. Пока суд да дело, пока ваш адвокат составит кассацию, а суд ее рассмотрит, вы будете париться в изоляторе временного содержания.

– Вы на это способны?

– Послужите в убойном отделе ментовки, дорастете до майора – и вы будете способны еще и не на такое. Адвокат станет сочинять новую филькину грамоту, а суд ее отклонит. По одной причине. Когда убивают прокурора, судьи не смотрят на личности. То, что вы известная певица, ничего не значит. Для судей вы просто подозреваемая. А все наши желтые газетенки станут взахлеб пересказывать эту историю, смаковать мелкие детали. Вспомнят и о брате, подозреваемом в убийствах женщин, насочиняют таких сказок, что мало не покажется. Сами не захотите выходить на волю – стыдно будет людям в глаза смотреть. Каждый ублюдок станет на вас пальцем показывать. А особо эмоциональные граждане могут яйцами закидать. Нравится?

– Не очень.

– Повторяю: Перцев уже ищет вашего брата. И я не завидую бедному художнику.

– Что вы хотите от меня?

– Для начала расскажите мне о Перцеве. Все, что вспомните. Это неформальная беседа. Без бумажек и писанины.

– Я любила Игоря. А он втоптал меня в грязь. Этого достаточно?

– Этого мало. Нужен подробный развернутый рассказ. Можете опустить интимные подробности вашего романа. Ну, вы будете говорить?

– Однажды, это было в одной питерской гостинице, я полезла в его дорожную сумку и под рубашками нашла пистолет с глушителем и две полные обоймы. Тогда он предъявил мне удостоверение подполковника ФСБ. Сказал, что не хотел говорить, чем он занимается на самом деле. Но теперь придется. И наплел что-то невразумительное. Он какой-то там агент под прикрытием, выполняет важные задания военной контрразведки. И дальше все в таком же роде. Я еще раз видела пистолет, но уже другой. И обоймы другие. Тогда я уже ничего не спросила. Мне было все равно, кто он. Я любила его. Вам этого не понять.

– Продолжайте.

– А потом я застала его в постели со своей костюмершей. Любовь ко мне, то есть не любовь, а какое-то странное болезненное чувство, ему не мешало лазить по чужим кроватям. Я ему многое прощала, простила и тот эпизод. А потом что-то кончилось. Мне надоело унижаться, надоело лгать сыну и мужу. Я решила поставить точку. Но Игорь хотел продолжения. Он и сейчас этого хочет.

– Хорошо, – одобрил Девяткин. – А теперь проедем в ближайшее отделение милиции и составим протокол. Не волнуйтесь. Всего-навсего протокол допроса свидетеля.

– Я никуда не поеду, – твердо ответила Дунаева. – Вы же обещали без бумажек. Неформальная беседа. Я сказала все, что знала.

Она поднялась и пошла к машине.

Глава тринадцатая

Камышовым зарослям не было конца, иногда показывались болотца, где среди густой осоки росли чахлые кустики, а из воды торчали сухостойные деревца. Болота обходили стороной, но вскоре появлялась новая топь, и приходилось давать крюка на полкилометра. Истопник, шагавший первым, часто оборачивался назад – не отстал ли напарник? Временами Гречко останавливался, чтобы перевести дух, долго смотрел на небо, проверяя по солнцу направление пути. Он повторял, что места тут опасные, сколько народу утопло, черт не знает, поэтому надо быть осторожным. Лучше потерять десять минут времени, чем пузыри пустить.

– На моей памяти пятеро молодых туристов пошли к морю через лиманы, – рассказывал он, делая очередную остановку. – Трое парней и две девки. Ну, глянули на карту, ходу, по их прикидкам, получилось всего ничего. Если, конечно, напрямик. Они и двинули. Но по лиманам или болотам человек идет со скоростью полтора километра в час, не больше. А тут еще и солнце село. Им, видно, не хотелось в темноте куковать. Потому что ночами тут жутко.

Гречко прикурил сигарету, замолчал, предаваясь страшным воспоминаниям, и пошел дальше. Пару минут только жидкая грязь хлюпала под сапогами.

– Ну, и чего? – не выдержал Радченко.

– Ясно чего… – Гречко остановился и зловеще закатил глаза к небу. – Искали их потом. Долго искали. Местных привлекали, милицию из района. На исходе второй недели обнаружили одну девчушку. Полуживую. Вся облепленная грязью, лежала в камышах. Даже говорить не могла, только мычала, как корова. Водой ее отпоили, сказала, будто черти на них налетели и в самую топь всех утащили. Ясно, умом тронулась от страха.

Он обломал молодую осину, смастерил из нее жердь и тыкал палкой в вязкую почву. Когда солнце начало клониться к закату, Гречко вместе с торбой, которую нес на спине, провалился в глубокую промоину, погрузился в жидкую грязь по грудь. Радченко, распластавшись на земле, вытянул истопника, бросив ему бельевую веревку. Около получаса Гречко обсыхал и подсчитывал урон, нанесенный нежданным происшествием. Сапоги остались в болоте. Четыре буханки магазинного хлеба, пропитанные зловонной водой, можно выбрасывать, пакет с сухарями – тоже на выброс. Но хуже всего, что в пучине сгинула недопитая чекушка водки, выскользнула из кармана – и на дно.

Гречко сидел на брезенте, поджав ноги, и перекладывал с места на место то, что удалось спасти. Банки с рыбой и галеты в герметичном пакете. По физиономии разошлись полосы грязи, а волосы, пропитанные болотной жижей, высохли и встали дыбом.

– Слышь, Водяной, может нам идти пора? – усмехнулся Радченко. – А то мы как те туристы, что к морю шли, заночуем тут и с концами. Может быть, найдут тебя одного, а ты расскажешь своим спасителям про чертей. И натурально в психушку загремишь.

Не ответив, Гречко достал из торбы и натянул стоптанные ботинки. Повздыхал и тронулся дальше. Через полтора часа Радченко заметил, что определенного направления Гречко не придерживается, идет, куда глаза глядят. Видно, заблудился, но сознаться не хочет. Еще час они блуждали по камышам между болотами и песчаными отмелями. Радченко думал о том, что художнику Петрушину в жизни попадались не самые лучшие люди, а человеческой доброты и хорошего отношения к себе он видел столько, что все это хорошее отношение вместе с человеческой добротой уместится в детском носовом платочке. Иначе почему сам себя загнал в эту забытую богом дыру, где нормальный человек, пусть даже он в бегах, не протянет и недели. Умом двинется.

Истопник уже выдохся. Замедлив ход, он матерился не по делу или принимался стонать, вспоминая мать, которая родила, чтобы ее ребенок только мучился и страдал на этом свете. Ботинки слетали с босых ног, Гречко вытаскивал свои опорки из жидкой грязи и, кажется, уже готов был пустить слезу. Пришлось устроить привал, перекусить консервированной килькой и галетами. И запить это дело водой из фляжки. Когда Гречко расстелил брезент и уже готовился задремать, Радченко поднял его пинком под зад и сказал, что надо идти.

Истопник безропотно поднялся и поплелся дальше.

– Ты же рассказывал, что на лиманах ориентируешься лучше, чем в родной станице, – говорил Радченко. – Говорил, что с завязанными глазами найдешь…