Читать книгу "Тайные тропы - Георгий Брянцев"

Ожогин подумал, что придется, действительно, сходить к Варваре Карповне, поговорить с ней.

Простившись с Пелагеей Стратоновной, Никита Родионович поспешил к Заболотько.

Там были Тризна, Повелко, Заломов, мать и сын Заболотько. Игнат Нестерович неподвижно лежал на большой скамье. У него только что был тяжелый приступ. Анна Васильевна стирала с полу кровь.

— Говорите, говорите, я хочу слушать, — сказал Игнат Нестерович, — я всему виновник, возможно, помогу найти выход...

Стоял вопрос: что делать? Укрыть Тризну в доме Заболотько не составляло никакого труда. Где находились двое, там мог поместиться и третий. Это полдела. Другой вопрос: как отвести угрозу от Леонида Изволина, от радиостанции подпольщиков, от хранилища документов, оружия, взрывчатки?

Ожогин высказал мысль, что все будет зависеть от того, как долго намерены гестаповцы сидеть в засаде.

— Они будут ожидать Игната, — сказал Изволин.

— Это долго. Его они не дождутся...

— Дождутся! — громко проговорил Игнат Нестерович и, приподнявшись, сел на скамье. — Дождутся! Выслушайте меня спокойно, — сказал он и вытянул руку вперед, как бы предупреждая возражения.

Все переглянулись.

Тризна с полминуты посидел молча, собираясь о мыслями, затем встал.

— Выход есть. Сейчас я пойду домой, и к утру там от гестаповцев и следа не останется.

— Не понял. Ничего не понял, — проговорил Ожогин.

— Что ж тут непонятного, — с нескрываемой досадой сказал Игнат Нестерович. — Гестаповцам нужен я, и я явлюсь...

Стало тягостно тихо. Всем было ясно, что, пожертвовав собой, Тризна спасет Леонида. Немцы схватят Игната Нестеровича, произведут, на худой конец, обыск в доме и уйдут.

— А ты подумал о том, кто тебе разрешит так поступить? — сурово спросил Денис Макарович. — 3а кого же ты нас принимаешь?

— За тех, кто вы есть на самом деле... Я обязан так поступить, — быстро заговорил Игнат Нестерович. — Вы, наконец, должны заставить меня так сделать. Я совершил ошибку и заслуживаю наказания. Я виновник всех бед. Мне осталось недолго жить, — таить нечего. Вы все об этом знаете... Вам жаль меня. Жаль потому, что я потерял жену и ребенка... Но я не требую жалости к себе... Не надо мне ее... Моя жизнь в распоряжении дела... И то, что я решил, надо сделать.

Он подошел к стене и, сняв с гвоздя ватник и кашне, стал одеваться.

Денис Макарович взял Тризну за руку и строго, даже немного резко, сказал, что пока он и его друзья живы — этому не бывать.

— Правильно, — поддержал Никита Родионович, — будем искать другой выход.

— И найдем его, — добавил Повелко.

Игнат Нестерович стоял молча, опустив голову. Казалось, что он смирился, успокоился. Но внутри него происходила борьба.

— Ждать нет времени, — заговорил он хрипло. — Катастрофа может произойти каждую минуту. Если не разрешите, я сделаю сам, как подсказывает совесть. Я не брал у вас санкции убивать Шпигуна.

— Это не довод, — прервал его Никита Родионович. — Возможно, что на твоем месте и я, и всякий другой поступили бы так же. Сейчас об этом судить трудно.

— Не знаю... не знаю... — замотал головой Тризна и необычно тихо добавил: — Я пойду... Я вас понимаю... Хорошо понимаю... Но другого выхода нет. И вы его не найдете, а если и найдете, то будет поздно. Я думаю... — Он не окончил фразы. Ватник выпал у него из рук.

Все приняли это за начало очередного приступа. Но произошло что-то страшное. Горлом хлынула кровь, и Игнат Нестерович стал медленно клониться на бок. Его подхватили под руки Ожогин и Повелко, но удержать не смогли. Тризна упал на колени, закрыв руками рот, стараясь удержать кровь, но она шла и шла...

Друзья подняли Игната Нестеровича, перенесли в соседнюю комнату, уложили на кровать. Анна Васильевна выбежала во двор и вернулась с миской, наполненной снегом. Но было уже поздно...

— Друзья... Вовка... Простите... Все! — выдохнул Игнат Нестерович, по телу его пробежала дрожь.

Тризны не стало...

Утром этого дня к Леониду Изволину никто не спустился, не принес хлеба и кипятку, не передал радиограмм. Это было необычно. Леонид попросил «большую землю» перенести сеанс на полдень. Не пришел Игнат Нестерович и в полдень. Сеанс перенесли на вечер. Леонид взволновался не на шутку. Что могло произойти? Ему хорошо известно, что Евгения Демьяновна в больнице, что Вовка у деда, дома один Игнат. Но куда же он девался? Какие причины вынудили его забыть о Леониде, сорвать работу?

«Неужели попался? — размышлял Изволин. — Не может быть. На время болезни жены и сына Денис Макарович запретил Тризне заниматься боевыми делами. Тогда в чем же дело? Может быть, заболел, лежит в пекарне или у Заболотько?» Леонид с тревогой стал ожидать наступления темноты.

Как и большинство людей, проводящих время в одиночестве, Леонид разговаривал сам с собой вслух.

Но вот стрелка на часах подошла к восьми, а ни Игната Нестеровича, ни его обычных сигналов — постукивания в люк — не было. Леонид начал нервничать. Он включил приемник и надел наушники. Долго вертел регулятор настройки, копаясь в эфире, но так и не мог унять растущего беспокойства.

«А если он лежит дома и с ним так плохо, что он не может встать? Чего же я жду? Может быть, ему самому нужна моя помощь», — вдруг подумал Леонид.

Были случаи, когда Леонид сам выбирался наружу. Он хорошо помнит, что один раз это произошло весной, а потом летом, и в обоих случаях удачно. Собственно говоря, выйти из погреба не составляло особого труда; надо было только приподнять тяжелое творило, сдвинуть с него будку с Верным и — выход открыт. Другое дело — обратное возвращение. Тут без помощи Игната Нестеровича или Евгении Демьяновны Леонид обычно не обходился. Они водворяли на место собачью будку и закрывали творило.

Терзаемый сомнениями и думами, Леонид вышел в переднюю часть погреба, отделенную дверью, поднялся по лестнице до самого творила и прислушался. Снаружи ничто не нарушало тишины. Леонид осторожно нажал головой на творило, оно легко подалось и образовалась узкая щель, в которую он просунул обе руки. Дохнуло холодом. Леонид опять вслушался: попрежнему тихо. Сквозь щель был отчетливо виден снежный покров, часть неба с яркими звездами и кусочек дома, самый угол.

— Верный! Верный! — шопотом позвал собаку Леонид, но она не шла на зов и ничем не обнаружила своего присутствия.

Послышался шорох, будто кто-то прошел мимо. Леонид принял этот шум за движения Верного и стал вслушиваться. Но тщетно, шум не повторился.

Верный всегда сидел на привязи, его не отпускали. С приходом немцев было запрещено держать собак вольно. Их регистрировали, облагали налогом и за нарушение этого правила жители строго наказывались. Сейчас Верного не было. Леонид позвал собаку громче. Попрежнему тишина. Он простоял неподвижно еще несколько минут, вдыхая ночной морозный воздух и чувствуя, как щемящий холодок проходит через руки во все тело. Он хотел уже приподнять творило и выбраться наружу, но потом решил переждать. Какое-то непередаваемое, едва ощутимое внутреннее чувство подсказывало ему, что он не один в этой тишине, что есть еще кто-то.