Читать книгу "Империя Волков - Жан-Кристоф Гранже"

Комната в мансарде была чуть меньше нижнего зала и выходила окнами на черепично-цинковый пейзаж парижских крыш, перед дверью был разбит настоящий сад из комнатных растений.

Несмотря на внушительные размеры, забитая мебелью и безделушками студия напоминала скорее будуар начала века. Поль шагнул внутрь и разглядел первые детали. Вышитые скатерти и салфетки были повсюду: на компьютере, музыкальном центре, телевизоре, под фотографиями в рамочках, стеклянными безделушками и огромными фарфоровыми куклами в пышных кружевных платьях. На стенах висели рекламные постеры, воспевающие красоты Стамбула. Маленькие яркие килимы на перегородках заменяли шторы. Национальные флажки из бумаги и почтовые открытки, прикнопленные к несущим деревянным колоннам, дополняли картину.

Письменный стол из массива дуба с кожаным бюваром стоял у правой стены, а в центре, на огромном ковре, располагался крытый зеленым бархатом диван. В комнате никого не было.

Шиффер направился к дверному проему, закрытому жемчужной шторой, и позвал непривычно нежным голосом:

– Драгоценная принцесса, это я, Шиффер. Так что красоту можешь не наводить.

Ответа не последовало. Поль сделал еще несколько шагов по комнате и вгляделся в фотографии. На каждом снимке хорошенькая рыжеволосая женщина с короткой стрижкой улыбалась знаменитым президентам – Биллу Клинтону, Борису Ельцину, Франсуа Миттерану. Наверняка та самая знаменитая Тансу Чиллер...

В этот момент полог из бусин раздвинулся, и Поль повернул голову: на пороге стояла женщина с фотографий – вполне реальная, только более массивная.

Гозар Гальман намеренно подчеркивала сходство с премьер-министром – без сомнения, желая еще больше укрепить свою власть. Черные брюки и туника, оттененные несколькими драгоценностями, подчеркивали нарочитую строгость стиля. Ее движения и походка окончательно дополняли высокомерный образ деловой женщины. Весь этот антураж словно ограждал ее невидимой чертой от остального мира. Посыл был ясным и недвусмысленным: никакого кокетства, обольщение не пройдет.

Лицо хозяйки между тем было "сделано" в прямо противоположном стиле. Круглое белое, как у Пьеро, лицо в ореоле ярко-красных волос с загадочно мерцающими глазами: веки Гозар были подведены оранжевым карандашом и усеяны блестками.

– Шиффер, – позвала она гортанным голосом, – я знаю, зачем ты здесь.

– Слава богу, хоть один сообразительный человек попался на нашем многотрудном пути!

Женщина рассеянно передвинула несколько бумаг на своем столе.

– Я не сомневалась, что тебя в конце концов вытащат из нафталина!

Она говорила почти без акцента, разве что слегка растягивала слова в конце каждой фразы – казалось, она делает это намеренно.

Шиффер коротко представил Поля и Гозар друг другу. Он был более чем вежлив, и Поль догадался, что с этой женщиной он будет говорить на равных.

– Что тебе известно? – спросил он без долгих проволочек.

– Ничего. Меньше чем ничего.

Гозар еще несколько секунд перебирала документы на столе, потом медленно подошла к дивану и села, изящно скрестив ноги.

– Квартал напуган, – прошептала она. – Болтают невесть что.

– То есть?

– Слухи. Противоречивые. Кое-кто считает, что убийца – один из ваших.

– Из наших?

– Да, полицейский.

Шиффер махнул рукой, показывая, насколько бредовой считает эту идею.

– Расскажи мне о Руйе Беркеш.

Гозар разгладила ладонью салфетку, прикрывавшую подлокотник дивана.

– Она сдавала работу через день. Была здесь шестого января две тысячи первого. Восьмого не пришла. Это все, что я знаю.

Шиффер достал из кармана блокнот, полистал страницы, сделав вид, что читает. Поль угадал в этом жесте растерянность – тейзе явно смущала старого сыщика.

– Руйя – вторая жертва убийцы, – продолжил разговор Шиффер. – Ее тело было найдено десятого января.

– Пусть Аллах примет ее душу. – Гозар по-прежнему теребила пальцами кружево. – Меня это не касается.

– Это всех вас касается. И мне нужны сведения. В голосе Шиффера прозвучали раздраженные нотки, но тон разговора был скорее фамильярным. Поль удивился этой странной близости льда и пламени, не имеющей ничего общего с расследованием. – Мне нечего сказать, – повторила Гозар. – Квартал переживет эту историю. Как и все остальные.

Слова, голос и тон заставили Поля внимательнее приглядеться к турчанке. Она не сводила с Цифера взгляда черных, в золотисто-красном обрамлении, глаз. Поль почему-то подумал о шоколадных лепестках с начинкой из апельсиновых цукатов. В это мгновение он совершенно точно понял: Гозар Гальман – та самая оттоманская женщина, на которой чуть было не женился Шиффер. Что у них произошло? Почему ничего не вышло?

Меховщица закурила, выпустив струю голубоватого дыма.

– Что ты хочешь знать?

– Когда она приносила свои изделия?

– В конце дня.

– Одна?

– Одна. Всегда.

– Ты знаешь, каким путем она ходила?

– По улице Фобур-Пуассоньер. Вечером там толпа – если ты об этом спрашиваешь.

Шиффер перешел к вопросам общего порядка:

– Когда Руйя Беркеш приехала в Париж?

– В мае две тысячи второго. Ты виделся с Мариусом?

Он проигнорировал вопрос.

– Какой она была?

– Крестьянка, но она знала город.

– Адану?

– Жила в Газиантепе, потом в Адане.

Шиффер наклонился к ней – последняя фраза заинтересовала его.

– Она родилась в Газиантепе?

– Кажется, да.

Шиффер начал ходить по комнате, машинально притрагиваясь к безделушкам.

– Грамотная?

– Нет. Но современная. Не раба традиций и обычаев.

– Она гуляла по Парижу? Ходила куда-нибудь? В клуб или в кино?

– Я сказала – современная, а не сбившаяся с пути. Руйя была мусульманкой. Ты не хуже меня понимаешь, что это значит. Но в любом случае она ни слова не говорила по-французски.

– Как одевалась эта девушка?

– По западной моде. – Гозар повысила голос. – Шиффер, что ты ищешь?

– Я хочу понять, как убийце удалось застать ее врасплох. Девушка, которая сидит дома, ни с кем не разговаривает, не развлекается – к такой не очень-то подберешься.

Разговор не клеился. Они задавали те же вопросы и получали те же ответы, что и час назад в другом месте. Поль подошел к окну, выходящему на мастерскую, и отдернул занавеску. Турки продолжали работу: деньги переходили из рук в руки над мехами, прикорнувшими на прилавках, как уставшие зверьки.