Читать книгу "Бандитский доктор - Кирилл Казанцев"

В то же время каким-то необъяснимым образом Он осознавал, что исходящие от Него волны ненависти и жестокой обиды, направленные на Тень, уходят на самом деле куда-то во мрак и поглощаются там неким зародышем. Это казалось совсем невероятным, но в Нем крепло убеждение, что зародыш этот, зачатый в далеком прошлом неведомыми силами Тьмы и существовавший до сих пор в спячке в виде чахлого эмбриона, теперь вдруг проснулся и, питаемый живительной для него субстанцией отрицательных эмоций, начал быстро расти и развиваться, набирая силу где-то там, в темных глубинах Подземелья, в запутанном лабиринте мрачного бункера.

Впрочем, Он не придавал этому предчувствию особого значения. Мучила невозможность достойно ответить Тени-двойнику, превзойти этого поганца, указав на его подлинное место. Тень-двойник же с каждым разом становился все более наглым и невыносимым, изыскивая новые способы, чтобы досадить и унизить. Им постоянно владело отчаяние. Он уже с трудом отличал мир реальный от потустороннего. Еще немного, и у Него точно крыша поедет, этот мерзавец Тень-двойник сведет Его с ума! И все же Он с маниакальной настойчивостью стремился в Подземелье, манящее своими темными таинственными глубинами. И еще, словно магнитом тянула возможность вновь увидеть Аниму.

Он чувствовал, что назревает нечто грандиозное, чему радовался и перед чем в страхе трепетал. И каждый раз по возвращении оттуда Он не сразу приходил в себя, сомневаясь в реальности происходящего. Нормально воспринимать мир людей Ему помогала коллекция. Он с непонятным трепетом относился к монетам, как к спасительному маяку, единственно верному ориентиру в калейдоскопе меняющихся реальностей. Брал их в руки, с любовью рассматривал, перебирал, любовался отличительными признаками каждой из них. Их холодная и внешне безучастная вещность, материальность успокаивала Его, подтверждая, что сей мир – не иллюзия и что Он сам существует на самом деле здесь, на Земле, а не в навеянном грезами больного воображения виртуальном мире. И это не могло не радовать.

* * *

Во дворе типовой девятиэтажки было относительно тихо. Лишь на детской площадке в песочнице возились ребятишки да возле одного из подъездов, оккупировав скамейку, словно стайка воробьев, шушукались меж собой старушки. Шло обычное перемывание косточек нерадивым родственникам, шумливым соседям и плохим политикам. Делали они это беззлобно, скорее по старушечьей традиции посплетничать да посудачить. Разговор коснулся самой больной и животрепещущей темы – мизерной пенсии, которой никак не хватало на жизнь.

Внезапно их внимание, словно по какому-то непроизвольному сигналу тревоги, разом переключилось на посторонний объект. Несколько пар сощуренных глаз уставились на раскрывшуюся дверь соседнего подъезда, из которого вышел молодой человек в кожаной куртке. Оставив дверь распахнутой, он вернулся в подъезд. В следующее мгновение из дверного проема показалась инвалидная коляска, которую толкал перед собой обладатель кожанки. Приглядевшись, старушенции поняли, что в коляске сидит не безногий инвалид, а молодая, очень красивая женщина, скорее девушка, одетая в курточку и брючки. Старушки заохали, сочувственно качая седыми головами в платочках.

– Это новые жильцы из семьдесят второй, – молвила одна из них. – Недавно приехали. Говорят, аж из Москвы. Муж-то нормальный парень, а жена, молодуха-то – инвалид, то ли с детства парализована, то ли случилось что, несчастье какое…

– Ох, горе, горюшко! – запричитала другая. – Не приведи Господь никому, особливо молодым. А парень-то молодец, не бросил, видать, любит шибко.

– Точно любит, – подхватила третья, – видно, сердцем жалостливый. А у меня-то, знаете ведь, зятек бывший, Гришка, зверь окаянный, как избил Настеньку, сволота, все внутренности повредил. Два года отсидел, счас где-то пристроился. Хоть бы покаялся, ирод! Где уж там, не появлялся ни разу, и деток родненьких не надо!

– Такие вот и живут, не тужат. А что им?!

Бабульки, позабыв о новых жильцах, принялись за свое – яростно осуждать современную молодежь и царящие в обществе нравы…

Маугли отвез Лену в расположенный неподалеку парк, где царила тишина, а воздух был относительно свежим. Поставил кресло рядом со скамейкой, присел сам.

– Тебе не холодно? – заботливо поинтересовался он.

Лена отрицательно покачала головой.

– Классно на улице, правда? – вновь обратился он к Лене, мечтательно уставившись в небо. – Весна в самом разгаре. Смотри-ка, уже и деревья все зеленые. С детства не люблю зиму, с ее чертовыми морозами и метелями. Вот весна и особенно лето – другое дело…

– Посмотри-ка, что это там? – внезапно прервала Роберта девушка.

Проследив за ее взглядом, он поднялся с места:

– Пойду гляну.

Маугли пересек дорожку и, подойдя ближе, обнаружил на лужайке брошенный кем-то резиновый мячик. Поднял, подкинул в руке.

– Мячик! – крикнул он ей. – Это детский мячик.

– Ладно, – махнула рукой Лена, – возвращайся.

– Кто-то из ребятишек забыл, – пояснил Роберт, с мячом в руках усаживаясь на скамейку. – Может, еще с прошлого года.

– Да, – прошептала девушка, и на глаза ее навернулись слезы. – Я, наверное, никогда не смогу иметь детей…

– Лена, – он с мягкой укоризной посмотрел на нее, – перестань. Врачи сказали, что физиологически ты сможешь выносить и родить ребенка, нужно будет лишь круглосуточное наблюдение на период беременности. Твои репродуктивные функции в полном порядке и вообще…

– Откуда вы все такие грамотные?! – Голос девушки задрожал от отчаяния. – Много они знают о том, что я могу, а чего нет! Кому ты веришь – этим бездушным врачам или своим глазам?! Я же инвалид, ни на что не годная калека! Я даже до туалета не могу самостоятельно добраться! А ты говоришь, нормальные функции…

Маугли нахмурился, стиснул руки. Сказать ему было нечего. Он до сих пор чувствовал тяжкий груз вины, давящий на него и отравляющий жизнь.

– Роберт, – обратилась к молодому человеку девушка, – унеси обратно этот мяч, выкинь. Видеть его не хочу!

Он без промедления выполнил просьбу своей жены. Еще с полчаса они пробыли в парке, сидя в полном молчании каждый на своем месте – Лена в кресле-каталке, Роберт – рядом на скамейке. Потом он отвез ее домой.

Усадив жену в кресло перед телевизором, отправился на кухню готовить обед. Когда все было готово, вернулся за девушкой в комнату, заметил, что та выключила DVD-плеер и задумчиво уставилась в окно.

Он подошел к ней, сидящей в кресле с печальной улыбкой. Встал на колени, обнял ее ноги, казавшиеся теперь такими хрупкими и тоненькими. Склонил голову, прижавшись щекой к ее коленям.

– Милая моя, – прошептал Роберт и от острого чувства вины, жалости, сострадания, нежности и безмерной любви, пронзившего его насквозь, у него перехватило дыхание, а на глазах выступили слезы. В висках пульсировала кровь, наливая голову свинцовой тяжестью, а с уст его сами собой срывались тихие, пронизанные болью и раскаянием слова: – Прости меня за все, родная моя! Самая дорогая, самая близкая, единственная на свете женщина! Ближе тебя у меня никого нет – только ты да Господь Бог!