Читать книгу "Река убиенных - Богдан Сушинский"

— Главное, что мы уже на этом, правом берегу. На великолепном участке. А уж здесь мы что-нибудь придумаем, провин-циаль-ные мер-завцы, — непонятно по чьему адресу, но со всем приличествующим случаю презрением проворчал Розданов.

34

Сонное солнце застыло над желтым холмистым горизонтом и, постепенно расплавляясь в нем, в то же время медленно, неотвратимо угасало, как последний факел надежды. Оно действительно было последним для многих, кто в этот жаркий июльский день уже погиб, смертельно ранен или кому еще только предстояло проститься с ним в разгар очередного боя.

Предвечернее солнце уже зависло над горизонтом, но до темноты все еще оставалась уйма времени, а решиться на переход линии фронта Штубер мог только тогда, когда окончательно стемнеет. Думая об этом, оберштурмфюрер все чаще поглядывал на небо и каждый раз, словно жрец — таинственное заклинание, произносил: «Когда же кончится этот “изумительный” день? Скорее бы…»

Ветер, еще недавно бодро веевший с Днестра, внезапно затих, а вместе с ним прекратилось вдруг всякое движение в воздухе, заливе, в плавнях. Угомонились и исчезли в глубине камышовых зарослей речные чайки, окончательно умолк безутешно рыдавший над позициями взвода обиженный кем-то жаворонок…

Небо, степь, люди, птицы, река — все, все, томительно преодолевая страх и жажду, ожидало, когда наконец погаснет в поднебесье этот опостылевший божественный светильник.

На передовой все еще время от времени вспыхивала перестрелка, и всякий раз, когда оттуда начинали доноситься выстрелы, истекавшие потом новобранцы бросали лопаты, испуганно приседали в своих неотрытых до конца, неказистых окопчиках и начинали лихорадочно осматривать винтовки и проверять, на месте ли разложенные по карманам и под кустиками запасные обоймы.

Штубер и сам с напряжением ожидал, чем кончится очередная пальба, и пуще любого новобранца молил Бога, чтобы вермахтовцы не прорвали линию фронта хотя бы до ночи. Иначе ему пришлось бы отбивать их атаку вместе с красноармейцами.

Впрочем, сама мысль о том, что ему, офицеру СС, пришлось бы командовать этим взводом русских во время атаки какой-нибудь истрепанной вермахтовской роты, вызывала у него приступ внутреннего хохота. Офицер СС, а также лейтенант вермахта, он же бывший поручик Белой гвардии Розданов, вкупе с неким дезертиром удерживают берег Днестра от натиска немцев. Ничего более фантастического придумать в этой войне просто невозможно. Все перемешалось в великом побоище народов, все потеряло здравый смысл.

— Товарищ лейтенант! — донесся голос Семенюка, того самого солдатика, что винтовкой прикрывался от бомб. Взяв на себя роль сержанта, Розданов выставил его за ближайшую гряду невысоких холмов следить за пролегающей параллельно их окопам лощиной и подходам к плавням. — К нам идут трое! Они в низине. Со стороны плавней.

— Выяснить, кто!

— Один из них вроде немец!

— Немец?! — насторожился Штубер.

— Один немец, двое наших. Пленного ведут. Точно, пленного.

Услышав это, Штубер буквально побежал туда, где на склоне холма, в тени акациевого кустарника, засел Семенюк. Увидев офицера, солдат подхватился и, виновато отводя глаза, начал отряхивать с брюк белесую пыль. Винтовка его при этом продолжала валяться между кустами.

— Вон они, наши. И с ними — пленный. Я далеко вижу.

— Винтовку подобрать, разгильдяй! — осадил его Штубер.

Как ни странно, эти наспех рекрутированные в армию сельские парни, которые достались ему в русском тылу в качестве подчиненных, постепенно становились Вилли все ближе. Возможно, срабатывал всего лишь обычный инстинкт фронтового офицера, всегда помнящего, что главное — сохранить пополнение в первые дни. Дать новобранцам привыкнуть к фронту, пообстреляться, свыкнуться с окопной жизнью.

— Товарищ командир, приказано передать этого вояку вам. Чтобы, значится, вы здесь сами разобрались, куда его: то ли дальше в тыл, за Днестр, то ли… Ежели никакого толка не добьетесь… — объяснил один из конвоиров, держа скрюченную руку возле измятой, с прожженным верхом фуражки с якорем. Другой конвоир был пехотинцем. Не обращая внимания на лейтенанта и не отдав ему чести, он сразу же уселся на землю и принялся перематывать грязную, с затоптанным концом обмотку.

— У вас там что, моряки тоже держат оборону? — спросил Штубер докладывавшего ему конвоира, пристально вглядываясь при этом в лицо молоденького германского лейтенанта, стоявшего чуть в стороне со связанными за спиной руками. Левый рукав его кителя был пропорот штыком и на обрывках ткани просматривались сгустки запекшейся крови. На голове, у лба — лейтенант был без головного убора — отливала кровавой синевой огромная шишка.

— Есть немного. С гражданских катеров сняли, с Днестра. Так в своем, морском, и воюем, товарищ лейтенант. Поскольку военных моряков не наблюдается. Они под Одессой.

— Когда взяли этого? — кивнул Штубер в сторону пленного.

— Часа два назад. Несколько немцев в окопы ворвались. Еле врукопашную от них отбились. Так вот этого я лично… Прикладом. Думал, что укокошил. Но когда солдатня его драпанула, вижу: очухался.

— Почему не расстреляли?

— Старший лейтенант наш не велел. Говорит: офицер. Первый и единственный. Вдруг в тылу из него чего полезного выжмут. В штабе, то есть. Так что вы отправьте его дальше, куда хотите.

— Скорее всего, на тот свет, — проговорил Штубер, снисходительно осматривая пленного. — Чтобы без волокиты.

— Мы вам его живого, как велено… А вы уж тут решайте, — рассудил речник. — Разрешите идти?

— До вечера продержитесь?

— Обещали, крабы береговые, подкрепление. Но его нет. Если бы не остатки какой-то роты, что пробилась к нам вчера ночью из окружения, мы бы и сегодня не продержались. Слух идет, ночью на тот берег переправляться будем.

— Не будете. Нас оставят здесь до конца. Пока все войска не отойдут по мосту и переправе на Подольск. Это приказ.

— Так и передать старшему лейтенанту?

— У вас разве нет связи со штабом?

— Время от времени восстанавливаем. Но там одно твердят: держаться до последней возможности.

— Раз твердят, значит, нужно стоять насмерть. Приказ есть приказ. Все, свободен. Да, — вдруг вспомнил Штубер, когда речник уже повернулся, чтобы уйти. — Вы хоть допрашивали этого немца?

— Как же его, краба берегового, допросишь? Он по-русски ни бельмеса, мы — по-ихнему. Что-то говорил: то ли просил отпустить, то ли матерился. Пойди пойми. Они ж и выматериться по-человечески не умеют: «фафлюхтер, доннер ветер…» — и вся радость. — Моряк презрительно сплюнул и старательно, чтобы видел пленный, растер слюну носком разбитого запыленного ботинка. Потом еще раз сплюнул, теперь уже прямо на носок сапога немецкого лейтенанта, и с чувством исполненного долга пошел прочь, даже не позвав за собой другого конвоира, все еще неумело возившегося со своими обмотками.