Читать книгу "Богам – божье, людям – людское - Евгений Красницкий"

«Ага, и пиар-технологии… ну прямо все родное! А вот с переездами Ратного какая-то нестыковка – Илья это по-другому описывал. То ли Илья напутал, то ли Аристарх «исправленную версию» излагает».

Ну и началось… Тихо все, вроде бы незаметно, а только стали замечать перуничи, что из жизни их начала удача уходить. Скажем, распределяют участки под застройку в новом селе. Все, по обычаю, тянут жребий, да только тайным поклонникам Перуна самые плохие и неудобные места выпадают. В другой раз тянут жребии на участки под росчисть, и опять перуничам самые дальние да неудобные выпадают. И тут же поп торчит, которому сотник со старостой разрешили на сходе быть, и вещает, что, мол, жребий есть воля Божья и принять ее надлежит безропотно да в грехах своих покаяться. Как бы и не говорит, что наказаны те, кто идолищу поганому поклоняется, но выходит как раз так.

А времена беспокойные: вместо битых и усмиренных печенегов в Степи половцы лютуют, чуть не каждый год набег, с запада ляхи лезут, меж князьями размирье – князя Василька Теребовльского ослепили безвинно, князя Давыда с Волынского стола согнали (правда за вину), на рубежах волынских и полоцких разбой творится. В Киеве четырнадцать лет после смерти Ярослава Мудрого спокойно было, а потом началось – Изяслав Ярославич за двадцать два года аж три раза на киевский стол садился. Один раз после смерти отца, а дважды – выгоняя из Киева сначала Всеслава Полоцкого, потом брата Святослава. В Турове же и вовсе беда: как ушел на киевское княжение Изяслав Ярославич, так двадцать шесть лет не было там князя!

Раз за разом поднималась ратнинская сотня в седло – то по призыву туровского или пинского посадника, то своей волей, защищая рубежи. Уж не знали, кому и служат, да помнят ли о них в Киеве? И, как на грех, главные потери – в новых десятках, где молодежь из родов перуничей собрана. Один раз четверо убитых в десятке, в другой раз – трое убитых и трое раненых, еще раз – один убитый, но зато почти все ранены.

Собрались на капище Перуновом (а где ж еще?) и принялись толковать: что ж такое происходит? А может, и впрямь, воля Божья да наказание грешникам? Один Агей Лисовин твердо на своем стоит – не Божья то воля, но людские происки! Как со жребиями устроили, непонятно, а вот с потерями в бою разобраться можно – опытные воины есть, память тоже никому не отшибло, давайте-ка вспоминать да думать. Стали думать. То, что молодых перуничей в самые опасные места намеренно суют, отринули сразу – незаметно такое не сотворишь. Так и сяк прикидывали, но в конце концов докопались! Получилось, что битыми молодые перуничи оказываются тогда, когда от опытных воинов их твердые христиане отделяют! Выходит, не только не выручают молодых и неопытных, а наоборот, намеренно оставляют без помощи! Своих отдают ворогам на растерзание! А может, и сами исподтишка бьют?

Вот тогда-то полоснул себя мечом по руке Агей Лисовин, брызнул кровью на алтарный камень и произнес только одно слово: «Предел!» И все, кто был на капище, повторили за ним: «Предел!»

А потом был поход и была сеча, и пришло в Ратное горе великое – великие потери в битве на Стугне[22]. Русичи тогда бежали от половцев, бежала и ратнинская сотня. С наступлением темноты, как водится, преследование прекратилось, ратнинцы собрались вместе, и тут-то Агей и обвинил сотника в том, что тот, уйдя в сторону, бросил остальных на произвол судьбы.

Возразить сотнику было нечего – действительно, рыскал где-то до темноты всего с полутора десятками ратников, а горячность Агея была понятна – среди убитых оказался и его старший сын. Секира у Агея была добрая и, войдя Силантию наискось в плечо, завязла только в грудинной кости. Возразить против расправы никто не успел, а возразить против немедленного избрания Агея Лисовина сотником никто не решился. Были, разумеется, недовольные, но почуяли, видать, что, возразив, можно из круга своими ногами и не уйти. Смолчать-то смолчали, но не успокоились, да и не дали им успокоиться ратнинский поп и староста – двоюродный брат убитого сотника.

«Что-то не то! Больно легко твердые христиане своего сотника сдали, а не проредили ли их перуничи, воспользовавшись ситуацией? Не потому ли такие тяжелые потери? И дед говорил: не «зарубил», а «зарезал». Похоже, опять «отредактированная» версия».

Было у Агея Лисовина четыре сына. Старшего он, считай, разменял на сотника Силантия. Второй сын пережил старшего всего на пару месяцев – погиб в схватке с засадой лесовиков. И все было вроде бы правильно: стрела, поразившая его, была дреговической, попала она в лицо – в то место, что не было прикрыто полумаской шлема, и прилетела она как будто со стороны лесовиков, но были и странности. Во-первых, прилетела стрела уже тогда, когда лесовики стрелы кидать прекратили и схватились с ратнинцами грудь в грудь, а во-вторых, попав в скулу, стрела пробила голову насквозь и с такой силой ударила в шлем изнутри, что сломался наконечник. Ну не бьют с такой силой лесные луки-однодеревки! Да и самого стрелка, поразившего сына сотника Агея, никто из ратнинцев не углядел.

Осталось у Агея два сына. Подумал он, подумал, да и отправил, на всякий случай, младшего – Корнея, во Христе Кирилла, – в Туров, вроде бы как пообтереться при княжьем дворе, завязать знакомства в стольном граде, да и вообще жизни поучиться, а на самом деле от беды. Вещуном оказалось отцовское сердце – меньше полугода прожил третий сын. В самый разгар заготовки сена, когда ратнинцы целыми семьями, с бабами и детишками разъезжались по своим покосам, налетели на полевой стан Лисовинов ратники во главе со старостой. Сильным и многолюдным был лисовиновский род, столько в нем было зятьев, племянников, двоюродных и троюродных родичей, что, не опасаясь лесовиков, обосновывался он на дальних покосах отдельным станом. Выезжал в луга полным составом, оставляя в Ратном только нескольких, совсем уж ветхих, стариков да старух. В один день не стало рода, не пожалели христолюбивые воины ни баб, ни детишек, ибо получили на сие деяние пастырское благословение и кровь лили не просто так, а во славу Божью.

Сам Агей только тем и спасся, что был в отлучке, – остался он один да еще меньшой Кирюха где-то в чужих краях обретался. Но! Но было Перуново братство! И был мальчишка из рода Репьев, за каким-то делом посланный в стан Лисовинов. Был он верхом и ушел-таки от убийц, унося в плече пробившую его тщедушное тельце насквозь стрелу. И хоть донес его конь уже без памяти – кровью изошел малец – но отец нынешнего старосты Аристарха Семен Репей и так понял: беда! Остальное рассказали следы – отпечатки подков работы ратнинских кузнецов отличить был способен любой ратник.

Ратное перуничи брали как вражескую крепость, благо из-за лесовиков в поля выезжали при оружии и с доспехом, лежащим наготове в телегах. Главу убийц – старосту, имени которого с тех пор никто в Ратном не произносил вслух, Агей, обезоружив, ломал голыми руками, пребывая в такой ярости, что хруст костей пробивался даже через лязг оружия, а вопли казнимого слышны были, наверно, за версту и дальше. Убийц перебили всех, а ратнинский поп и тут сумел извернуться – благословил с амвона справедливую кару убийцам, проклял их и пригрозил анафемой всем, кто еще осмелится сеять в Ратном рознь. Пытался даже и персонально Агея благословить, но тот, не постеснявшись, прямо в церкви обложил лукавого пастыря всеми срамными словами, какие знал, вышел вон и больше в церкви не бывал ни разу, напоказ молясь только в кладбищенской часовне.