Читать книгу "Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов) - Наталья Нарская"

гнетет ощутимее.)

Более того: в лице Ники я неожиданно приобрел настоящего друга. В августе 2018 года я принес на блошиный рынок рукопись статьи о Манни, значительная часть которой вошла затем в состав предисловия к этой книге[212], и стал ее с листа по-немецки пересказывать Ники. Та кивала: описанные эпизоды с ее участием и многое другое из текста она прекрасно помнила.

– Да, – констатировала она, – Манни к тебе хорошо относился. Ты почти стал его другом, просто не хватило времени.

Ники была со мной откровенна. Никому другому на блошином рынке она не рассказывала того, что рассказала мне.

– Потому что ни на кого здесь его смерть не произвела такого впечатления, как на тебя. – И добавила: – Сделай все как надо. Я тебе доверяю.

Наверное, этот, человеческий компонент доброго отношения и доверия стал на блошином рынке моей самой главной и неожиданной находкой.

Чернильные приборы

Чернильные приборы принадлежат прошлому и символизируют былое, а именно мужской умственный труд за кабинетным рабочим столом солидных размеров. Ведь в их наборы, наряду с ядром из подставки для ручек и чернильницы, могло входить множество других предметов – от пресса-бювара и ножа для разрезания бумаг до пепельницы и настольной лампы[213]. Ребенком я застал полноценные письменные приборы в квартирах старших родственников и пользовался в начальной школе перьевой ручкой и чернильницей-непроливашкой.

Уже давно и умственный труд перестал быть мужской привилегией, и составители текстов распрощались не только с перьевой ручкой, но и с печатной машинкой. Чернильный прибор ассоциируется сегодня, как правило, с кабинетом бюрократа, китчем и показным богатством.

* * *

Я каждый раз мысленно благодарю Ники, глядя на чернильницу, украшающую одну из книжных полок моего кабинета почти в 4 тысячах километров от Мюнхена, блошиного рынка и Ники, с которой мы общаемся в основном, увы, только по телефону. Эту чернильницу я приобрел у нее где-то в конце 2014 года. Тогда мюнхенские рынки я только еще осваивал, запросы мои были скромны и непритязательны. Об этом приобретении Ники вспомнила, когда я пересказывал ей рукопись будущей статьи о Манни в августе 2018 года.

На одном из нескольких прилавков продавщицы, имени которой еще не знал, я обнаружил странный предмет, который не сразу смог идентифицировать. Деревянная композиция с цоколем причудливой формы длиной 20 сантиметров, с максимальной шириной 11,5 сантиметра и высотой 7,5 сантиметра представляла собой основание из двух сложенных крест-накрест стилизованных листьев, на которых стояла бревенчатая избушка с двускатной крышей и комьями снега на ней. Крыша была откидной крышкой, под которой должна размещаться склянка для чернил. Склянки не было, но чернильные пятна на внутренних стенках и с тыльной стороны крышки указывали на назначение предмета. Судя по латунному креплению крышки к коробу чернильницы, она была вырезана в первой трети ХX века, а стилизованный снег указывал на место происхождения – скорее всего, Южную Германию. Цена симпатичного предмета, отмеченная ручкой на бумажной наклейке на днище подставки, была копеечной, причем владелица по своей инициативе сбросила ее еще на треть. С этой покупки и началось наше формальное общение с Ники.

* * *

Правда, эта чернильница в моих путешествиях по антикварным рынкам и салонам была не первой и не последней. Полугодом раньше мы в Инсбруке получили «в нагрузку» к крупной покупке латунный чернильный прибор из трех предметов в стиле ренессанса (см. ил. 25, вкладка). Основной предмет – чернильница размером 20 на 17 сантиметров в условно треугольном основании и высотой 6 сантиметров на два чернильных сосуда с откидными крышками и фарфоровыми вставками (из которых одна утрачена) украшена характерным для эпохи Возрождения флоральным рельефом с головой рогатого орущего Пана в центре. На дне подставки стоит немецкий «знак качества» – слово geschützt (защищено), – означающий наличие патента и государственную защиту авторского права. Верхняя часть подставки с рогами Пана и нижний лоток предназначены для ручек. Этот же растительный сюжет и голова Пана с широко распахнутым ртом в точности повторены на втором предмете – 23-сантиметровом лотке для канцелярской мелочи. Конечно, чернильница была сделана не в XVI веке, а во второй половине XIX столетия, в эпоху так называемого историзма, эклектично воспроизводившего различные стили прошлого от античности до ампира. Третий предмет набора – латунный нож для разрезания бумаги – был не «родной». Но по цене, которую попросил антиквар за весь набор, даже на блошином рынке с демократичными ценами можно было рассчитывать в лучшем случае на приобретение ножа. Предложение было слишком соблазнительным, чтобы от него отказаться, хотя собирать чернильницы нам в голову не приходило.

* * *

Впрочем, мы не коллекционировали чернильные приборы и в дальнейшем. Но, как известно, мы узнаём то, что мы уже знаем: познакомившись с каким-либо предметом, мы затем невольно выделяем его аналоги среди других вещей. Так получилось и на этот раз. За австрийским чернильным прибором последовала деревянная чернильница от Ники. Через какое-то время я не выдержал и приобрел по случаю чернильницу в позднем югендстиле или раннем ар-деко 1910–1920-х годов. Овальное стальное основание длиной 16 сантиметров также снабжено информацией по-немецки об авторском праве. Подставка украшена прорезями и стилизованными водяными лилиями. Милая вещица, к сожалению, не в идеальном состоянии (с утратой, возможно в результате пожара, краски на подставке и на чернильнице с крышкой) после короткого успешного торга исчезла в глубинах моего рюкзака.

Несколько позже на том же рынке я купил массивный дубовый чернильный прибор из восьми предметов, включая два пресса и нож золингеновской стали, начала ХX века. Роскошная сложная резьба воспроизводит гирлянды роз на подставке и одиночные розы на других предметах. Этот комплект не вписался в размеры моего кабинетного стола. Я подарил его в Челябинске – редкий случай, расстаться с уникальной находкой на блошином рынке для меня почти немыслимо – одному замечательному человеку, историку, любителю блошиных рынков и ценителю старинных вещей.

Наконец, на одном из международно известных антикварных рынков под Мюнхеном я приобрел часть чернильного прибора: небольшую (20 на 15 сантиметров) подставку под две чернильницы. Я не смог удержаться от этой покупки, потому что предмет представляет собой классику эпохи модерн рубежа XIX – ХX веков и по происхождению, скорее всего, относится к знаменитой венской бронзе. Мотивом настоящего произведения прикладного искусства были кувшинки и водоросли – один из излюбленных мотивов этого стиля. Два листа водяной лилии (на которых, скорее всего, раньше сидели стеклянные или хрустальные лягушки или кувшинки – чернильные емкости) соединены причудливым сплетением водорослей. Несколько стеблей озерной травы, словно бы колышущихся на ветру, изготовлены из бронзы с красивой красноватой патиной. Они создают впечатляющий контраст с латунными листьями и водорослями подставки, как бы обозначая границу между подводным и надводным миром, и служат подставкой для четырех ручек. Пройти мимо этого шедевра я был не в силах.

Теперь эти чернильницы украшают мой кабинет и напоминают о занимательных встречах и увлекательных приключениях на блошином рынке – в особом мире, для которого, естественно, характерен и свой, особый язык общения.

ГЛАВА 4. КОММУНИКАЦИЯ НА БАРАХОЛКЕ

…Блошиный рынок в высокой степени подходит на роль катализатора городской активности, предоставляя подходящую рамку для удовлетворения латентной потребности в коммуникации.

Петер Юнгст[214]

Одиночество и коммуникация на блошином рынке

На заре бума блошиных рынков в ФРГ, во второй половине 1970-х годов, в Марбурге и Касселе были проведены пилотные исследования местных рынков подержанных товаров. Несколько лет спустя автор одного из них, Петер Юнгст, опубликовал сравнительный анализ тех исследовательских результатов[215]. Исследование вышло в свет в серии «Кассельские труды по географии и планированию», посвященной «пространственным условиям и приданию форм общественному развитию»[216]. Серию издавала группа из Кассельской всеобщей высшей школы. Коллективный исследовательский проект «Формы коммуникации и городские пространства» объединил социальных географов и проектировщиков городских пространств. Название специального выпуска «„Альтернативные“ формы коммуникации – их возможности и границы. Кейсы: альтернативные газеты, блошиные рынки и граффити» говорит само за себя. Из восьми статей блошиным рынкам как месту коммуникации было посвящено пять[217].

Цель коллективного проекта, издательской серии и специального выпуска была сформулирована издателем, в роли которого