Читать книгу "Литература как социальный институт: Сборник работ - Борис Владимирович Дубин"

для биографического словаря «Русские писатели 1800–1917» или драматические поиски средств организации и концептуального истолкования богатейшего исторического материала, собранного одним из «младших» опоязовцев М. Никитиным в его незавершенной монографии «История русского лубка»[159].

Выдвигая обобщенно изложенные здесь принципы рассмотрения литературных явлений, мы видим в них уточнение и прояснение комплекса теоретических проблем, связанных прежде всего с попытками и перспективами реализации сегодня идей ОПОЯЗа о соотношении собственно литературных и «дальнейших» исторических и социальных рядов – одном из основных механизмов литературной эволюции. Реконструкция и описание его действия образуют сферу исследований литературы в ее историческом движении. Условием эмпирической работы в этой области, которая может вестись самыми разными дисциплинами и, соответственно, при максимальном разнообразии исследовательских задач и подходов, является выход за рамки нормативных определений литературы, что имеет следствием расширение предметных сфер и изучения словесности как совокупности форм литературного взаимодействия. В частности, в этом контексте работа литературоведа – хранителя высоких стандартов литературной культуры и ценностей литературы – проясняется в ее автономном значении и специфическом культурном смысле: удерживать образцовый состав культуры в условиях ее гетерогенизации и распыления, противостоя тем самым как ценностному релятивизму, так и догматическим претензиям культурной идеологии.

Сказанное не означает, что намеченные здесь в предварительном порядке «миры» литературы сосуществуют как совершенно замкнутые и самодостаточные, никак не зависящие друг от друга. Напротив, социолог культуры исходит из представления об их системности и взаимообусловленности, что позволяет ему говорить о литературе как о социальном институте. Этот институт формируется вокруг специфической ценности литературы, указывающей и скрепляющей ее содержательно различные «миры». Наибольшей полнотой осознанности и отрефлексированности в отношении данной ценности характеризуется та группа, для которой она, собственно, и является единственным основанием самоопределения и правом на социальное признание со стороны других групп, – литературоведение. В отечественной традиции эта же группа выступает и носителем определенной идеологии литературы как культуры, проекции которой предуказывают практически любые содержательные истолкования словесности (набор признанных писателей, критерии их оценки, технику интерпретации) во всех других наличных социальных контекстах, образующих литературную систему. Это относится к кругам книгособирателей, преподавателям-словесникам, представителям издательств, библиотечным работникам и т. д.

Однако всей возможной полнотой сознания ценности литературы, свободой владения техниками ее прочтения обладает при этом лишь группа теоретиков и историков словесности. Процессы распространения и усвоения этой ценности иными группами, слоями, кругами всякий раз сопровождаются ее модельными трансформациями и, соответственно, изменениями содержательного состава образцов, представляющих собой литературу как специфическое целое. Сами эти изменения определяются тем особым аспектом идеологии литературы как культуры, который оказывается значим в каждом конкретном институциональном звене. Так, если свобода оперирования техниками интерпретации базовой ценности литературы коррелирует у литературоведов с жизненной открытостью новым содержательным образцам, типам поэтики и т. п., то для групп, принимающих из их рук лишь ценностные марки высокого авторитета словесности, характерны как раз предельно жесткие ограничения состава образцовых авторов и их произведений, стандартов поэтики, экспрессивной техники. Последнее было бы нетрудно показать, введя, например, временные, пространственные или языковые параметры совокупности текстов, которые усвоены той или иной группой в качестве литературы, – скажем, воплощенной в составе массовых государственных или типовых домашних библиотек и др.

Понятно, что очерчиваемые таким образом ресурсы различных групп отнюдь не покрывают всего разнообразия издаваемой, оцениваемой и читаемой словесности. Своего рода негативным средством принять во внимание наличное множество обращающихся в публике литературных текстов является классификация неучтенных образцов в качестве «низовых», «тривиальных», «массовых» и «пара-» феноменов. Однако специальные исследования[160] показывают, что никакого специфического литературного качества, которое как бы предполагается подобной квалификацией, эти явления не содержат. И хотя историкам культуры известно достаточно фактов непризнания потомством некогда бесспорных шедевров и, напротив, возведения в ранг высокой литературы ранее «массовой» или «низовой» словесности, они крайне редко становятся предметом специальной теоретической рефлексии. Иными словами, это обстоятельство представляет собой проекцию ценностей самоопределения литературоведов – установление социальной дистанции. Подобное «суждение вкуса» относят к другим, неспециализированным группам, чьи самоопределения литературы получают вторичные по отношению к эстетическому качеству характеристики (познавательной, развлекательной и т. п. словесности) либо же – маркировки незрелости, неполноценности, иррациональности.

В этих условиях социолог культуры, ставя перед собой задачу учета и истолкования наличных миров литературы в их смысловом своеобразии, вынужден вне зависимости от личных литературно-эстетических симпатий и пристрастий выступать «от лица» тех групп участников литературного процесса, в самопонимание которых не входят задачи литературного манифестирования и самовыражения, поскольку и сами эти действующие лица осознают себя, и социальные партнеры квалифицируют их по иным, не литературным основаниям. Культурное значение подобного «представительства» социолога обусловлено специфическими ценностями социального познания, а не той или иной из действующих идеологий литературы либо их проекций. Теоретическая проработка понимания литературы в перспективе каждого из участников литературного взаимодействия должна обеспечить исследователей инструментарием конкретного исторического анализа социальной роли литературы – специфики восприятия того или иного текста его реальным читателем.

1984, 1990

ТИПОЛОГИЯ ЧИТАТЕЛЕЙ КАК ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОБЛЕМА

1. Задача типологизации читателей ставится в советском библиотековедении последнего двадцатилетия с особой остротой. Более того, появление проблематики типологии сопровождает само оформление общего библиотековедения и является осознанием того факта, что в ходе социокультурного развития читательская аудитория дифференцируется, как усложняется и вся система функционирования литературы в обществе. Соответственно, признание этого факта должно было повлечь за собой обсуждение центральных проблем библиотечной работы и систематизацию ее принципов. Ожидания, которые связывались с построением типологии читателей, выражались в ряде требований к ее характеру. Предполагалось, что она должна быть единой и целостной, научно обоснованной и практически ориентированной. Другими словами, классификация читателей должна была служить объектом возникающей и претендующей на автономию совокупности знания, специфическим представлением действительности в рамках научной дисциплины, реализованным в присущих ей теоретических категориях описания и объяснения. С решением этой задачи связывались перспективы библиотековедения как науки, включая подготовку специализированных кадров в этой сфере, и планы оптимизации практической работы библиотек по руководству чтением.

Примечательны здесь два момента. Во-первых, необходимость теоретической работы стимулировалась утратой прежней определенности, однозначности представлений о читателе и стремлением учесть особенности читательской аудитории в ее социальном и культурном многообразии. Представления о множественности читательских групп и сложности картины чтения, требования изучать и принимать в расчет эту неоднозначность вводились фигурой, сравнительно новой в стенах библиотеки – исследователем-эмпириком, социологом. В этом смысле можно связывать разворачивание эмпирических исследований чтения, с одной стороны, и поиски теории на рубеже 1950–1960‐х годов, с другой (как это бывало и ранее, скажем, у Н. А. Рубакина). Во-вторых, поиски теоретических оснований типологии читателей повлекли за собой осознание сложности, проблематичности и других областей библиотечной работы (типов библиотек, их фондов и каталогов, библиографической работы и т. д.). Последние считались «технологическими», поскольку определялись устоявшимися представлениями о читателе, что, соответственно, потребовало на протяжении последних двадцати лет известной корректировки.

2. Вместе с тем, с осознанием многообразия картины чтения с большей четкостью проявилась структурная организованность библиотековедения вокруг задач воспитания читателя и руководства его чтением. Иными словами, необходимость теоретической работы в данной ситуации оказалась связанной с потребностями оптимизации преподавания, ориентированного на повышение практической эффективности библиотечной работы в условиях читательского многообразия. Соответственно, читательское поведение трактовалось с присущей педагогике нормативностью: категории описания натурализовались в качестве читательских характеристик. Этими обстоятельствами диктовался выбор оснований типологии читателей и понимание ее функций. Собственно теоретическая проблематика, таким образом, не осознавалась в ее специфике: аналитическое построение (типологическая конструкция) выступало в функции эмпирического, наблюдаемого поведения читателей того или иного «типа». Отсутствие средств методологической рефлексии над ценностными предпосылками дисциплинарной работы объясняет усвоение библиотековедением