Читать книгу "Засекреченный полюс - Виталий Георгиевич Волович"

укладку кирпичей по спирали. Каждый блок, прежде чем водрузить его на место, я обрезал по краям, придавая ему вид трапеции. Ее наружная грань была несколько больше внутренней, чтобы не дать блоку провалиться внутрь хижины. Чуть подрезав основание, я устанавливал блок на нижнее переднее ребро, так чтобы он опирался на три точки: две снизу и одну, сверху. Работа спорилась. Я укладывал блок за блоком, но в строительном азарте забыл о двух основных правилах: во-первых, верхний блок должен был обязательно перекрывать вертикальный стык нижележащих и, что еще важнее, блоки следовало наклонять внутрь сначала градусов на пять, а затем постепенно увеличивать угол наклона, иначе никакого купола не получится. Пришлось, поругивая себя за несообразительность, все начинать сначала. Время бежало незаметно, и я едва не прозевал час обеда. Вовремя спохватившись, я помчался на камбуз и, поставив вариться щи, возвратился к своему детищу.

Наконец последний кирпич стал на место и щели были затерты снегом. Я мог полюбоваться делом своих рук. Конечно, моей иглу было далеко до совершенства. Но все же это было куполообразное сооружение, которое теперь вполне могло укрыть от ветра. А спастись от холода мне должна была помочь жировая лампа. Ее роль выполняла большая жестяная банка из-под сельдей, заполненная керосином (за неимением тюленьего жира) с кусочками бинта-фитиля. Следуя указаниям Стефанссона, я прорыл с восточной стороны иглу лаз и забрался внутрь. Большая снежная глыба, уложенная у стенки, в самом начале строительства выполняла роль ложа. Дрожа от холода и нетерпения, я запалил фитили, и они, чадя и потрескивая, осветили убогую внутренность моего жилища. Растянувшись на лежанке, я предался ожиданию минуты, когда наступит "Ташкент". Но мои надежды были безжалостно рассеяны. Фитили так невыносимо коптили, что через несколько минут я, чертыхаясь и отплевываясь, выбрался наружу, вышвырнув лампу на снег, где она неумолимо погасла.

Но охота пуще неволи. Не вышло с лампой - попробую обыкновенные свечи. Я притащил четыре штуки и укрепил в центре иглу на фанерной дощечке. Когда свечи разгорелись и посветлевшие язычки пламени потянулись, чуть потрескивая, кверху, внутренность иглу волшебно преобразилась. Стены ее заискрились, засверкали разноцветными огоньками - красными, синими, зелеными, превратив снежный домик в сказочную пещеру из "Тысячи и одной ночи". Я не стал закрывать отверстие лаза снежной глыбой: воздушная пробка надежно защищала от проникновения наружного воздуха, и отправился на камбуз готовить обед.

Часа через два я все же не выдержал и помчался навестить свою постройку. Свечи почти наполовину сгорели, но зато столбик термометра, оставленного мною, поднялся с минус тридцати до нуля. Да здравствует иглу! После обеда я не удержался и похвастался своей работой.

-  Приглашаю всех желающих посетить "настоящую эскимосскую иглу". - Охотников оказалось немало. Миляев заполз внутрь и, взглянув на термометр, изрек свое любимое: "Ну, бляха-муха".

12 декабря.

Никитин пришел в кают-компанию мрачнее тучи.

-  Вот беда-то какая, - пробормотал он, глубоко затягиваясь папиросой.

-  Что стряслось, Макар Макарыч? Часом, не заболели? - обеспокоенно спросил я.

-  Уж лучше бы заболел. Это дело поправимое, доктор. Понимаешь, вертушка утонула.

Я припомнил день, когда Алексей Федорович Трешников с загадочной улыбкой поставил на стол в кают-компании большой полированный ящик и извлек из него странный прибор, напоминающий цилиндр с лопастями-крылышками.

-  Где це таке? - изрек свое любимое Комаров.

-  Автоматическая буквопечатающая вертушка БПВ-2. Личный подарок конструктора Алексеева гидрологам станции СП-2. Все параметры течений она автоматически печатает на телеграфной ленте. Ее пружинный механизм рассчитан на неделю непрерывной работы. В прибор встроен магнитный компас и отсчет направления ведется относительно плоскости магнитного меридиана, на который он указывает. Вот все инструкции по эксплуатации прибора, изучите и пользуйтесь им на здоровье.

Радость гидрологов не поддавалась описанию. Ведь этот прибор избавлял их от утомительных многодневных дежурств над лункой.

-  Жаль только, - добавил Трешников, - что к моему отлету из Ленинграда удалось изготовить вертушку в единственном экземпляре. Так что берегите ее как зеницу ока.

Сомов и Никитин несколько дней вникали в тайны прибора, строчка за строчкой изучали инструкцию и, наконец, решили, что пора действовать. С сосредоточенными лицами они осторожно на тросике опустили вертушку в жерло лунки и несколько дней ходили именинниками, в ожидании, когда наступит торжественная минута пожинать лавры конструкторской мысли.

Я себе представил состояние Никитина, когда он, придя в гидрологическую палатку проверить "самочувствие" прибора, обнаружил, что тросик, на котором висела вертушка, подозрительно ослаб.

Охваченный ужасным предчувствием, он потянул за тросик, ставший странно легким. Вертушка исчезла. То ли трос оказался с внутренним изъяном, то ли соленая океаническая вода разъела за несколько дней его стальные нити. Причина уже не имела никакого значения. Драгоценный прибор был утрачен безвозвратно.

В довершение всех бед Мишу Комарова вновь скрючил радикулит. Как ни убеждал я Михаила поберечься, он, как всегда, был глух к медицинским советам и вот теперь лежит обложенный грелками, проклиная свою злосчастную судьбу.

17 декабря.

Все в мире относительно. Еще недавно я проклинал нашу старую палатку - кают-компанию и испытывал телячий восторг от нового камбуза в штурманской рубке самолета. Он действительно был намного комфортабельнее прежнего. Но все его преимущества потеряли цену от царившего в нем холода. Металлические стенки фюзеляжа словно впитывают в себя мороз, и поутру температура в нем немногим отличается от наружной. Деревянный щит на полу покрыт слоем льда. Заготовленная с вечера вода превращается к утру в прозрачный слиток. Стены обрастают белым пушистым мхом. Эх, сюда бы хоть один водопьяновский примус. Цены бы ему не было. Но примусы давно покоятся в каком-то сугробе, а нет-нет да вспомню недобрым словом их горе-изобретателей. Нет, кулинарное поприще не моя стихия. А ведь старожилы Арктики утверждают, что должность повара одна из самых завидных. Тут тебе и самые вкусные кусочки достаются, не надо тащиться в мороз и пургу на метеоплощадку или к гидрологической лунке. И, главное, человек постоянно в тепле. Возможно, в этих рассуждениях есть доля правды (а может быть, элементарной человеческой зависти). Но я твердо уверен, что ни один человек на нашей станции не завидует моей поварской доле. Ведь даже теплом, этой неотъемлемой привилегией кока, я не пользуюсь. Разве что в короткие промежутки, когда баки и кастрюли перестают закрывать горящие конфорки. Пока я нарублю твердое, как бетон, мясо, отмерю порции круп и сухих овощей, ноги так замерзают, что приходится приплясывать на обледенелом полу. Чтобы не впасть в уныние, я предаюсь художественной самодеятельности. Читаю вслух стихи, распеваю во весь голос