Читать книгу "Всем сестрам... - Мария Метлицкая"

Муж предлагал любых врачей, любые лечебницы мира. Любые поездки. Бриллианты. Шубы. Зачем? Врачам она не доверяла. Тех стран, которые видела, хватило бы на три жизни. Шкафы и так ломятся. Все неинтересно. Все ни к чему. Все уже было, и не один раз.

Она опять подошла к ненавистному зеркалу. Внимательно разглядывая себя, провела пальцем по скуле и губам. Распустила волосы. Встряхнула головой – волосы разбежались по плечам. Открыла косметичку. Положила на кожу тон, румяна. Подвела глаза. Накрасила губы. Опять внимательно разглядывала себя. Потом пошла в спальню, надела лучшее белье и тончайший, состоящий из одних кружев, пеньюар. Легла на кровать поверх покрывала, потом вспомнила, быстро поднялась и босиком пошла на кухню. Налила в стакан воды и вернулась в спальню. Опять легла. Достала из тумбочки пачку снотворного и аккуратно стала выдавливать таблетки. Пять, восемь, пятнадцать – наверное, хватит. Медленно, тщательно запивая, выпила таблетки – все до одной. Для верности. Расправила на подушке волосы и сложила на груди руки. Красивая картина, если посмотреть со стороны. Да и выглядит она сегодня неплохо. Она усмехнулась и закрыла глаза.

Было совсем не страшно и ничего не было жаль. Что жалеть то, чего нет?

Она стала считать про себя. Двадцать, тридцать, пятьдесят. Черт его знает, когда все это закончится. Она была уверена, что поступила правильно. Через час придет домработница, откроет дверь своим ключом, войдет в спальню, закричит страшным голосом, бросится звонить хозяину. Он, конечно, тут же приедет. Вызовут «Скорую». Все будут в смятении и недоумении, будут обсуждать и осуждать. Чего ей, этой стерве, не хватало?

Никто не поймет, ведь никто не поймет, это точно. Муж, конечно, попытается сделать все шито-крыто. Не приведи бог потеря репутации, а это для него так важно! Придумает какой-нибудь сердечный приступ. Его дело. Ей уже будет все равно. Она уже будет далеко. Хорошо бы не в аду. Может быть, рай тоже не заслужила, но не в аду наверняка. Что и кому она в жизни сделала плохого? Правда, с хорошим тоже сложновато.

Ее наконец потянуло в сон. Она собралась с последними силами, с трудом встала с кровати и подошла к зеркалу. В комнате было темно. Она зажгла ночник и посмотрела на себя. При приглушенном розоватом свете ночника она была еще очень красива – свет падал мягко и щадяще. Она улыбнулась – и осталась вполне довольна. Она уйдет сейчас, сейчас, пока все еще не так ужасно, пока проклятая природа не завершила свое черное дело, пока все еще вполне терпимо. И все скажут, что она еще очень хороша. Наверняка.

Она снова легла на кровать и закрыла глаза. И даже слегка улыбнулась – она была собой очень довольна. И впервые за многие годы сумела понравиться себе.

Прощай навсегда!

Синдеев появился на хуторе поздней осенью – в это время к ним часто забредали случайные заплутавшие охотники. Он стоял на пороге огромный, как гора, в штормовке и кирзачах невиданного размера. Глаз его почти не было видно из-за густых кустистых бровей и лохматой, нечесаной бороды, закрывавшей почти все лицо. Десятилетний Колька и шестилетняя Любка лежали на печке, свесив из любопытства головы вниз. Незваный гость положил на скамью подбитого серого зайца с запекшимся кровавым боком и серую крякву, мелкую и тощую. Он снял штормовку и, не снимая сапог, молча сел за стол.

Мать с усмешкой оглядела «косого» и утку, снесла их на кухню и поставила перед незваным гостем миску с уже остывшей, оставшейся с ужина картошкой и крупно нарезанное, с бордовыми прожилками сало.

Он поднял голову и долгим взглядом посмотрел на мать. Она поняла, встрепенулась, метнулась к буфету и достала бутылку мутного самогона. Синдеев крякнул и одобрительно кивнул. Мать стояла в проеме кухни, обняв себя за плечи, и строго и внимательно наблюдала за тем, как Синдеев ест.

– Садись, хозяйка! – распорядился гость.

Мать повела плечом и присела на край табуретки.

– Пить будешь? – спросил Синдеев.

– Я – вина, – откликнулась мать и достала из буфета ополовиненную в прошлую Пасху бутылку кагора.

Колька не любил, когда мать пила, ни водку, ни вино. Пьяной мать не напивалась, но у нее густо и некрасиво краснело лицо, и она начинала завывать тоскливые песни про любовь и женскую долю. И все никак не ложилась спать, хотя Колька ее очень об этом просил.

Кагор было терпким и сладким – Колька однажды втихаря налил себе полчашки и все боялся, что мать своим острым глазом это увидит. Но, слава богу, мать подвоха не заметила.

Мать и гость почти не разговаривали, и Кольке с Любкой скоро надоело за ними наблюдать. Любка заснула, как всегда раскидав во все стороны ноги, Колька ее незлобно пнул и взялся читать своего любимого Жюля Верна. А скоро и сам не заметил, как уснул.

Проснулся Колька среди ночи, надо было во двор. Он заглянул за занавеску, где спала мать, но там ее не обнаружил. Вышел на крыльцо, поежился от холода и увидел в окне бани тусклый расплывчивый свет.

«Странно, – подумал Колька. – И чего она повела его в баню?» Обычно все заезжие ночевали в сарае, на сеновале.

Колька сделал свои дела и поторопился в теплую избу. Засыпая, он благодушно подумал: «Ничего, пусть покувыркаются. Мамка уже третий год одна».

Когда Колька утром открыл глаза, удивлению его не было предела. Синдеев сидел за столом, а мамка подавала ему сковородку с яичницей. Глазков в ней было штук шесть, не меньше. И это при том, что яйца были считаны – осенью куры неслись плохо. Синдеев ел шумно, громко втягивая в себя чай. Мать сидела напротив, подперев голову руками, и чему-то улыбалась. «Как дурочка прямо», – со злостью подумал Колька.

Потом мать вышла из избы.

Синдеев поднял на Кольку глаза.

– Что смотришь? – сказал он. – Не нравлюсь?

Колька сделал вид, что не расслышал, и стал натягивать штаны. Мать вернулась в избу и спросила Кольку, что приготовить на завтрак.

– Яичницу, – буркнул Колька.

– Так яиц больше нет, – растерялась мать. И виновато добавила: – Сегодня все собрала.

Колька ничего не ответил, надел куртку и сапоги, взял корзину и бросил:

– Я в лес.

В другой бы раз мать ни за что не отпустила его без завтрака. Или на крайний случай навертела бы с собой бутербродов с салом или с мясом. Или просто положила бы вареной картохи с луком. Колька обиженно хлопнул дверью и пошел в сторону сосняка – там наверняка еще можно будет набрать опят или волнушек. Когда Колька вернулся, Синдеева в избе не было.

День прошел как обычно. Колька помогал матери чистить грибы, потом убирал в хлеву за коровой и поросенком. Потом топил баню: завтра понедельник, и перед школой надо было помыться и постирать. Мать замочила в корыте Колькины трусы и майки. В мыльной воде рядом с ними болталась синдеевская клетчатая рубаха.

В понедельник утром Колька отправился в школу. Идти надо было в деревню. Сначала лесом, километра четыре, а потом полем – но там уже короче. После уроков Колька шел к тетке Клаве, материной сестре, там играл с братом Лешкой и вместе с ним делал уроки. Иногда оставался у тетки ночевать – идти домой в темноту не хотелось, но среди недели обязательно приходил домой. Мать знала и не волновалась. А тут на всю неделю остался у тетки.