Читать книгу "Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер"

Другие памятники литературы апокалиптического жанра также с нетерпением предвкушали падение Рима, восстановление попранной справедливости и кровавое отмщение римлянам. В «Книгах Сивилл» Риму пророчились не только всяческие беды, но и неизбежный конец, ибо «величайшее царство на землю скоро людям сойдет», «благозаконие и справедливость со звездного неба , мудрое мыслей единство, любовь и доверье»; «вовсе исчезнут нужда и насилие, больше не будет зависти, гнева, насмешек, безумства и преступлений; ссоры, жестокая брань, грабеж по ночам и убийства — в общем, всякое зло в те дни на земле прекратится». Причем оплачивать освобожденным народам-победителям неземное благоденствие будут бывшие поработители. Риму предстоит вернуть все богатства, которые он украл из Азии, в виде дани, и римляне из хозяев превратятся в рабов (Книги Сивилл, III.45–62, 350–380; V.155–178, 386–433)[65].

Жгучий гнев и жажда отмщения часто приводили к уподоблению римской власти нечистоплотной и растленной продажной женщине, как в мощном завершающем аккорде христианского Нового Завета, где «великий город, царствующий над земными царями» (то есть Рим) выведен в образе «Вавилона, матери блудницам и мерзостям земным» и испепелен Богом (Откр. 2:13; 6:9-10; 19:2–3).

Конечно, не все христиане были настроены столь радикальным образом. В реальности случаи оголтелого сопротивления римским властям и бурного неповиновения законам, наподобие описанных в житиях мучеников и апокалиптических текстах, встречались относительно редко. Большинство христиан старалось, подобно Афинагору, изыскивать пути к согласию со своими римскими властителями, благо св. Павел призывал рабов «повиноваться господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца». В конце II века Тертуллиан, один из основоположников христианской теологии, пошел еще дальше и, превознеся блага земной жизни, проистекающие от власти римских императоров, которая не могла быть ими получена иначе чем по воле Всевышнего, заявил: «Мы молимся и за императоров, их министров и власти, за существование рода человеческого, за спокойствие государства и за замедление конца мира» (Апологетик, 39)[66]. Многое из того, что можно было бы назвать повседневным христианством, похоже, вполне укладывалось в рисуемую Тертуллианом картину мирного сосуществования в Римской культуре различных религиозных практик. Иными словами, реальный уровень веротерпимости был на порядок выше, чем можно было бы предположить на основе одних только преданий о казнях мучеников за веру.

Но резонансные мученические акты с непременной публичной казнью на арене в конце, судя по всему, прочно и надолго запечатлелись в народной памяти римлян. Как следствие, само упоминание о христианстве мгновенно вызывало ассоциации с представителями самого радикального его крыла — в точности так же, как в наши дни при любом упоминании об исламе западным обывателям мгновенно представляются террористы и экстремисты. Толпы зрителей на трибунах амфитеатров по всей империи, вероятно, испытывали шок от публичного отказа мучеников хотя бы формально принять римские ценности даже под страхом неминуемой смерти. В подобных описаниях поражает, кстати, еще и консерватизм зрителей. Перед развязкой простые римляне всенепременно требуют для христианских мучеников самой жестокой из возможных казней. Перед казнью Поликарпа толпа выказывала к нему самое яростное презрение, а едва лишь глашатай объявил его сознавшимся в принадлежности к христианству, взревела в едином порыве лютой ненависти. Вот он, враг, покушавшийся на ниспровержение их богов и учивший не поклоняться им! Не наказать такого по всей строгости означало бы оскорбить богов. Собравшиеся стали требовать скормить старца Поликарпа львам. Проконсул ответил, что это не положено, поскольку львы сыты, а игры закончены. Тогда потребовали сожжения заживо, а после утверждения этого приговора сами же собрали дрова и следили за тем, чтобы Поликарп не сошел с костра, предлагая на всякий случай прибить его гвоздями к месту казни.

Многих римлян приводило в особую ярость именно небывалое, как им казалось, упрямство части уличенных христиан, упорно отказывавшихся отрекаться от своей веры во избавление от мучительной смерти. Психологический механизм доведения римских судей до ослепляющего бешенства, вызванного отказом христиан отступаться от убеждений даже под пытками, детально описан Оригеном (Против Цельса, VIII.XLIV). Отказ символизировал несгибаемость христиан в неприятии ими римского образа жизни как такового. В ответ римляне делали всё возможное для наказания христиан за это оскорбительное поведение. Доходило до того, что римские судьи распоряжались оставлять тела казненных христиан непогребенными, дабы лишить их надежды на чаемое воскресение в физическом теле. Да и сам процесс предания христиан смерти на арене через растерзание зверями или сожжение заживо был предусмотрительно спланирован таким образом, чтобы не оставить и следа от физического пребывания этих маргиналов среди живых.

Главный аргумент в религиозных спорах между христианами и язычниками — преступность оппонентов. Те и другие полагали мысли, дела и поступки противников чудовищными и очевидными злодеяниями. Каждая из сторон использовала инкриминируемые другой преступления для укрепления собственного представления о противнике. Периодически возобновлявшиеся римские гонения на христиан призваны были примерно проучить этих «религиозных экстремистов» и укрепить пошатнувшиеся под их влиянием традиционные религиозные ценности. В противовес этому предания о святых мучениках сделались мощным оружием в арсенале проповедников веры Христовой. Каждый новообращенный христианин теперь твердо знал, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя верить римскому государству и его судебному аппарату. Таким образом, языческо-христианские отношения довольно быстро охлаждались, пока полностью не заморозились.

Вправе ли мы однозначно осуждать римлян за гонения на христиан? В западном мире большинство людей воспитаны в христианской традиции, и даже те, кто не относит себя к числу верующих, с детства впитывают хоть что-то от новозаветного взгляда на римлян как на жестоких палачей, казнивших самого Христа. Вопреки всем достижениям Рима, — а позже к этим достижениям стали относиться с величайшим уважением, — гонения на иноверцев оставили на репутации Рима несмываемое пятно. Как подсказывают многочисленные эпические экранизации романа «Камо грядеши», в этом отношении Рим представляется нам сегодня великой силой, лишенной, однако, нравственного чутья. Лишь с появлением и последовавшим торжеством христианства античному миру была придана некая высшая осмысленность. Но и взгляды на мученичество сегодня претерпели радикальные изменения. Грань между мучеником за веру и террористом-смертником всегда была зыбкой и зависела от политических воззрений оценивающего, но после терактов 11 сентября 2001 года все мы, вероятно, стали еще настороженнее относиться к оправданию насилия во имя достижения каких бы то ни было духовных целей.

ГЛАВА 6

РАЗВРАТ, ПЬЯНСТВО, ЧРЕВОУГОДИЕ И ПРОЧИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ПРОТИВ НРАВСТВЕННОСТИ

В 218 ГОДУ, ТО ЕСТЬ ЧЕРЕЗ ГОД с небольшим после убийства императора Каракаллы, старшая сестра его матери, Юлия Меса, отплатила предполагаемому организатору его убийства и узурпатору Макрину той же монетой, после чего, пользуясь авторитетом старейшей в императорской семье гранд-дамы, возвела на трон своего четырнадцатилетнего внука Элагабала. Сделавшись стараниями бабушки в одночасье всемогущим, этот отрок испытал сладостное чувство безудержной свободы от любых моральных ограничений, которые накладывали на него консервативные римские нравы. По преданиям, он якобы любил наряжаться в женские одежды и даже собирался подвергнуть себя оскоплению; имел великое множество любовников своего пола и осыпал их щедрыми дарами и милостями; даже кандидатов на высокие должности государь подбирал по размеру их полового органа. Римский мир не был готов к этому внезапному курсу на сексуальную свободу, и в 222 году всё та же бабушка Юлия позаботилась об умерщвлении Элагабала.