Читать книгу "Параллельный катаклизм - Федор Березин"

Потом мы оба различаем тончайшее гудение, словно атакующее злобное, голодное бдение назойливого комара. Еще не покидая блаженной безвестности, я оборачиваюсь назад. Мешает тяжелый кобур: некоторое время я поглощен этой помехой – куда мне торопиться? Покуда я сдвигаю его вдоль ремня, едва различимый писк переходит в ровное механическое бормотание, как будто в середине ночи вы сквозь двойную стену слышите чью-то беседу. Я уже полностью развернулся и поднимаю голову: там, в голубом промежутке неба, между сверкающими вершинами кленов…

Он идет прямо на нас. Тщетно пытаться убежать или прятаться – он растет на глазах. Он не следует законам логики, он не собирается играть в скорости приближения, как Ахиллес с черепахой: он ведет войну. Это «Фокке-Вульф». Он предназначен для завоевания превосходства в воздухе, но чем теперь ему заняться, когда превосходство достигнуто? Именно поэтому он ищет добычу, а может, развлекуху? Он уже прицелился и держит руку на кнопке.

Шофер тормозит так, что мы едва не вылетаем через голову. Некогда открывать двери. Не сговариваясь, мы вываливаемся по обе стороны «газика», и бегом, бегом к лесу. А уши уже звенят, глушатся треском сдвоенного пулемета. И рвутся фонтаны пыли вдоль дороги, и стонет железный капот, дырявясь и вспучиваясь, и нельзя оглянуться, нет времени даже дышать, а не то что оглядываться. Мы бежим в разные стороны, интуитивно надеясь, что на выборе следующей после автомобиля мишени он потеряет хотя бы долю секунды. Не знаю, сколько он потерял, но он сделал выбор…

Когда, достигнув первого клена, я наконец оборачиваюсь, он снова заходит сверху и движется на меня. Секунды прессуются и одновременно тянутся в длину, как жвачка, если ее медленно тянуть пальцами. Я уже не слышу урчания двигателя, и поле моего зрения сужено, как в подзорной трубе. Это невероятно, но среди окружающего хаоса я вижу лицо летчика: он ухмыляется, он вовсю наслаждается боем и своим божественным всесилием. Он уже жмет гашетку, а я снова бегу, бегу зигзагами, сбивая ему прицел. Там позади крупнокалиберные пули тупо хлюпают в землю, мою родную землю, которую мы не смогли защитить. Теперь она принимает на себя предназначенную для меня порцию смерти. Мне надо бежать, у меня еще нет детей и нет внуков, которым впоследствии будет мерещиться это происшествие. А «Фокке-Вульф» обгоняет меня: он все-таки очень быстрый и не для таких вещей предназначен. Я почти не успеваю видеть его – он все время за деревьями. Не знаю, может быть, ему сверху гораздо удобнее смотреть? Вот, в клочке неба, я наблюдаю, как он мелькнул, взмывая вверх. А сердце у меня уже вываливается наружу: он может даже не пристреливать меня, если захочет, он просто может загнать меня, как загоняют лошадь. Но он хочет покуражиться, он хочет стрелять. И я снова бегу, и мир вокруг все более сужается: я уже не вижу, куда наступают ноги, не слышу, как сверху осыпаются срезанные очередями ветки, только пульсация крови в висках, только красная пелена перед глазами и только каким-то боковым зрением я продолжаю видеть лицо пилота. Потом что-то обжигает подошву, я шарахаюсь оземь со всего маху и уже в состоянии столбняка откатываюсь в сторону или хочу откатиться…

Вот здесь я всегда просыпаюсь.

Дед рассказывает, что тогда ему божественно повезло: тринадцатимиллиметровая пуля срезала ему всю подошву на правом сапоге, но даже шрама не осталось. Шофер, тот вообще спокойно отлежался в кювете, наблюдая, как все происходило. Он говорит, что немец стрелял пять раз, сделал пять коротких смертельных очередей, не считая стрельбы по машине. Может, потом у истребителя кончились патроны? Как можно это узнать? Даже если этот летчик дожил до конца войны и надиктовал мемуары, вряд ли он будет признаваться в охоте на отдельного русского, он будет все больше о воздушных дуэлях.

До места назначения мой дед добрался пешком, портфель с документами, который он вез, благо, уцелел и не пришлось выяснять отношения с органами.

Теперь я думаю, могло ли это не произойти? Могло ли действительно случится то, что случилось там, в этом параллельном мире? И этот фашистский ас сгорел где-нибудь на аэродроме вблизи границы, так и не успев взлететь, не успев поохотиться на людей, а может, и успев, но только раньше, где-нибудь в Испании или Югославии? Черт, ведь мы с нашим знанием того, как это случилось в нашей действительности, зная все ужасы происшедшего, можем этим знанием оправдывать их действия там. Но ведь они этого не знают и вряд ли могут в худших возможностях предполагать, что Гитлер смог добраться до Волги, что война с Германией выльется в неясное до конца число убитых, варьирующееся от двадцати до пятидесяти миллионов советских людей. Зная это число, можно оправдать агрессию там. Но чем оправдывают ее они? Нет ответа. Какая из действительностей лучше? Похоже, если отбросить национальную принадлежность ставящего вопрос – они равно плохи.

7. Вкус наримаки

Он видел их всех. А они, они совсем не догадывались о его существовании. И куда подевались их хваленые радиолокаторы? Или эти штучки-дрючки забивались отражениями от собственной армады? Сергей Макаренко не знал этого, но продолжение спектакля, в котором он и его «рыба-пила» покуда оставались за кадром, его очень и очень устраивало. И по мере приближения кораблей «союзников» он спокойно, точнее, с взлетевшим в полтора раза сердцебиением, но все-таки без помех извне, рассматривал и опознавал изученные заранее силуэты.

А когда он их опознал и когда дистанция сделалась совсем подходящей, он дал в переговорное устройство команду на выпуск в мир своих маленьких зубастых «китят». И тогда в борту вскрылась так наспех, в ударном темпе созданная шлюзовая камера и «поскакали» вперед подводные наездники двадцатого века – «кайтэны». И все вначале, в первые секунды, шло как по маслу, и Сергей Макаренко давил внутри поднимающийся вал благодушия, давил, чтобы не сглазить, и, наверное, этим же занимались многие на борту, все те, кто держал руку на пульсе процесса.

Но кто-то, видимо, сглазил. Сергей Макаренко был опытным волком глубины, он вдруг понял: корабли противника делали разворот. Почему? Зачем нам причины, когда нужно бороться с последствиями. Может, это было просто изменение галса? А может, отзыв на шум торпедных движков новых японских самураев? Только теперь нашим желтолицым воинам-аквалангистам было никак не успеть: «Индианаполис» менял направление, а значит, строй кораблей должен был изменить ракурс к моменту их прибытия. И нет с ними связи, и нельзя перенацелить. Сергей Макаренко ощутил, как капли пота скапливаются на бровях.

«Готовить новую двойку!» – вот что скомандовал он в микрофон. И где-то там, на носу, последние «кайтэны» – самоубийцы-торпедисты – вскочили в «седла» и вдели «ласты» в «стремена». И теперь они ждали последней в своей жизни команды во славу императора, по стечению обстоятельств отданную русским офицером. А те, первые из них, еще резали носами воду где-то в стороне от нужного направления, потому как всплывать для коррекции им разрешили только через определенное время и время это еще не наступило. А капитан Сергей Макаренко ждал завершения маневра янки и почти не дышал, хотя что стоило его дыхание по сравнению с тысячесильными турбинами плавно поворачивающей армады.