Читать книгу "Когда мы верили в русалок - Барбара О'Нил"

– А моя комната какая будет? – спрашивает Сара. – Где буду спать я?

– Идем со мной. – Я убираю блокнот с ручкой в сумку и веду ее через холл в комнату, похожую на остальные. Стены тусклые, отвратительного грязно-желтого цвета, книжные полки прогнулись, но это все поправимо. Сара сразу выделяет главное достоинство комнаты – трио иллюминаторов, выходящих на море. Она подбегает к ним и встает на цыпочки, выглядывая на улицу. По обеим сторонам от иллюминаторов два окна, открывающихся наружу. Я решительно отворяю одно из них, впуская в помещение природу.

– Послушай, – говорю я, прикладывая ладонь к уху.

– Я люблю слушать океан, – улыбается она. – Так лучше спится.

У меня щемит сердце. Мы всегда так говорили: женщины Бьянки могут спать только под шум океана. На мгновение меня охватывает неизбывная печаль: Сара даже знать никогда не будет, что она – одна из Бьянки.

– Знаю. – Мне удается придать голосу жизнерадостность. – Потому я и подумала, что тебе здесь должно понравиться.

– Спасибо, мама. – Она обнимает меня за пояс.

– Ну что, пойдем смотреть оранжерею?

– Мари, дорогая, – окликает Саймон, – спустись, пожалуйста.

Я беру Сару за руку, и мы идем вниз. В парадном холле стоит женщина с видеокамерой на плече, и с ней еще одна, телерепортер – с прической, в пиджаке.

Едва мы с Сарой появляемся на лестнице, камера, мигая красным огоньком, начинает нас снимать.

– Что здесь происходит?

Саймон, чрезвычайно довольный собой, представляет мне женщин.

– Ханна Гортон, Ивонна Партридж. Новозеландское телевидение. Они хотят сделать о нас репортаж.

Сердце в груди сжимается так сильно, что мне кажется, оно вот-вот лопнет.

– Очень рада, – здороваюсь я, подходя к ним. Мы обмениваемся рукопожатиями. Потом я поворачиваюсь к Саймону. – Можно тебя на минутку?

– Конечно. – Он идет за мной в буфетную, где мы можем поговорить, не опасаясь, что нас услышат чужие уши.

– Откуда они взялись?

– Это я их пригласил.

– Почему меня не предупредил? Я сделала бы макияж, соответствующий случаю.

– Я знал, что ты будешь против, а нам нужна реклама.

– Зачем нам какая-то реклама? – Панический ужас разоблачения сдавливает грудь. – Я не хочу, чтобы наша личная жизнь стала всеобщим достоянием!

– Это всего лишь бизнес. Нам необходимо продать другие участки по самой выгодной цене, а этот репортаж подстегнет интерес, – твердо говорит мой муж, и я знаю, что он не отступится. Саймон во многих отношениях чудесный человек, но, приняв какое-то решение, он будет непреклонен. – Это займет всего полчаса.

– Какие другие участки?

– Я же объяснял: чтобы обеспечить прибыльность этой сделки, нижележащие участки мы подготовим и продадим под строительство жилья.

– Не помню, чтобы ты об этом говорил. – Сжимая виски, я пытаюсь успокоиться. Это верно, конечно, что в пригородах, где земля в дефиците, на продаже участков под строительство жилья можно сколотить немалое состояние. – Но почему мы должны выставлять свою жизнь на всеобщее обозрение?

Саймон крепко берет меня за плечо.

– Пойдем. Все будет хорошо.

Я чувствую, как две стороны моей жизни вступают в противоречие. Чувствую, как они с боков давят на мое сердце. Если я ему уступлю, мое лицо снова появится в Интернете, и во сто крат возрастет опасность, что меня кто-то узнает. Но с Саймоном, если он на что-то настроился, спорить бесполезно. Хоть головой о стенку бейся, толку не будет никакого. И если я стану упорствовать, он потребует объяснения.

– Хорошо, – резко говорю я. Запихнув поглубже свои страхи, я сбрасываю с себя руку мужа и выхожу из буфетной. Усилием воли раздвигаю губы в деланной улыбке, неестественно смеюсь, позволяя снимать себя в прихожей и безобразной кухне. Через какое-то время я забываю про все, кроме дома, показывая нарядную лестницу из древесины каури с перилами из австралийского черного дерева, ванную в хозяйской спальне, целиком убранную в стиле ар-деко, и изумительные окна, из которых открывается вид на гавань и лежащие на горизонте острова.

Мы еще раз обходим помещения, и я понимаю, что все больше и больше влюбляюсь в Сапфировый Дом, что для меня в нем сосредоточен смысл всего сущего. Дети носятся по комнатам, а большего я и желать не могу.

Мне свыше было предопределено жить здесь. Этот дом – моя судьба.

Глядя на Саймона – жизнерадостный, искренний, он стоит в другом конце комнаты, – я пытаюсь представить, как бы мой муж отреагировал, если б узнал о моем прошлом. Про мою ужасную репутацию, про мое безрассудное, бесшабашное поведение, про мою…

Про мою гигантскую ложь. Глядя на своего красавца-мужа – в свежей сорочке и джинсах, он стоит, привалившись плечом к стене, выкинув перед собой ногу, я пытаюсь представить, каково это будет во всем ему признаться. Стать самой собой с человеком, которого я люблю сильнее, чем это можно вообразить. Моя тайна обрекает меня на одиночество.

Но увидев на его лице честную, открытую, преданную улыбку, я понимаю, что признаться не смогу. Он меня возненавидит. Никогда больше слова мне не скажет.

Поэтому, придав своему лицу счастливое выражение, а речи не совсем новозеландский, не совсем американский акцент, даю интервью и показываю Сапфировый Дом телевизионщикам. И я снова в плену его истории, трагической любовной драмы, что некогда разыгралась здесь. Меня пьянит пугающе волнующая мысль, что в моих силах вдохнуть в него жизнь.

Наконец репортер говорит с улыбкой:

– Спасибо, Мари. Думаю, на этом закончим.

– Пожалуйста, – отвечаю я, но слово дерет горло, будто у него есть шипы. Как только репортаж этот выйдет в эфир, мое лицо будет растиражировано по всему новозеландскому телевидению. Попадет в Интернет.

На него будут смотреть все, кому не лень.

Кто угодно.

Это самая страшная опасность, с какой я сталкиваюсь с тех пор, как приехала сюда. Все – абсолютно все – поставлено на карту.

* * *

Прежде чем уехать, я поднимаюсь на чердак, где надеюсь отыскать артефакты из жизни Вероники. Там повсюду висит паутина. Ее я сметаю метлой, которую прихватила с собой специально для этой цели.

Сара тоже со мной поднялась, и я поручаю ей открывать коробки, а сама делаю записи по поводу их содержимого. Вещей на чердаке мало: несколько коробок со всякой всячиной, не представляющей особого интереса; несколько коробок с одеждой, которую надо бы просмотреть более тщательно, чтобы понять, из какой она эпохи. Наконец в самой глубине помещения я вижу две маленькие коробочки, в которых лежат дневники Хелен. Наклонившись, беру первую попавшуюся тетрадь. Как оказалось, с записями за 1952 год. Я продолжаю рыться и нахожу дневник за 1945 год. Во второй коробке – записи более позднего времени, меня они не интересуют.