Читать книгу "Королевишны #3колбаски - Клементина Бове"

Я выпиваю: бокал колы, бокал ананасового сока, бокал минералки, бокал «Кир Рояль», бокал белого вина.

Но мне по-прежнему не по себе.

– Поплачь, Мирей, имеешь право, – замечает Солнце.

– Я не плачу!!! – всхлипываю я.

– А, ясно… Тогда порядок.

И он делает то, отчего я должна бы разлететься на сотню мыльных пузырей: правой рукой обнимает меня за плечи, а левая рука со всей осторожностью (и со всеми своими мозолями) достаёт бумажный платочек и вытирает мне щёки. И сморкает нос.

Класс. Солнце сморкает мне нос. Это так сексуально, слизь из самых глубин моей носоглотки на его платке.

Я:

– Наверное, от Астрид насморк подхватила.

– Да, наверняка дело в этом.

– Я вся в туши, да?

– Да. Но смотрится мило, прямо енот-полоскун.

– Шик! Я как раз думала, что это никто не ходит на приём в Елисейский дворец в гриме лесных зверей.

– Большое упущение, – подтверждает Солнце.

– Хочешь, карандаш для бровей одолжу, раскрасишься под зебру, и будем скакать и реветь, как звери.

– У тебя очень красивые глаза, – говорит Солнце, раздвигая мои патлы. – Я раньше не замечал из-за волос, они их вечно заслоняют.

Ладно. Ладно. Он сказал, что у меня красивые глаза, ладно. С этой минуты вся моя жизнь будет лишь бесконечной чередой разочарований. Я делаю вывод:

– Заколку, значит, надо покупать.

– Прекрасная инвестиция, – соглашается Солнце.

– Но если волосы не будут закрывать лицо, все увидят, как я краснею.

– А, так вот зачем ты их так носишь?

– Отчасти. Ну и ещё потому, что, ну, в общем, я страшна как задница.

– Перестань! Во-первых, есть очень красивые задницы, а во-вторых, твои глаза… Колодец глаз твоих глубок, в него все Солнца, я видел, смотрятся, как в зеркало Мирей.

– Э-э, как, прости?

Он повторяет медленнее:

– Колодец глаз твоих глубок, в него все Солнца, я видел, смотрятся, как в зеркало Мирей. Арагон. Я думал, ты любишь стихи? Почему-то решил, что это должно поднять тебе дух.

– Как в зеркало Мирей?

– Морей. Смотрятся, как в зеркало морей. Ну, глядят в них, короче… Ну же, Мирей, подыграй мне давай! Я тебе стихи читаю, сделай радостный вид, что ли!

– Погоди, то есть, выходит, солнца глядят в мои глаза, чтобы на себя посмотреть? Потому что из них хорошее зеркало получается, вроде того?

– Ну вот, ты всё поняла. А потом он пишет:

Пронзительней рассвет, пронизанный слезами,С тоской во тьме зрачка соцветья глаз синей[10].

– Чем что?

– Это значит, что твои глаза ещё красивее, когда плачут.

– Ну, это уже чушь какая-то. Мне не нравится мысль, что мы особенно красивы, когда нам плохо.

– Ты права, дурацкая мысль вообще-то. – Он выпрямляется в своём кресле. – Но ты не волнуйся, – шепчет он, – когда ты счастлива, они тоже красивые. Как и у моей сестры, и у Астрид. Шесть солнечных лучей. Посмотрите, что вы сделали за эти дни… Вы же всё на своём пути осветили. Согрели людям сердца. Красиво, некрасиво – такая чушь рядом с этим.

– Ну, в чём-то, может, и так.

– Да во многом. Глянь-ка, из глаз больше не течёт. Быстро прошёл твой насморк.

– О, это был крохотный насморчонок. Но я устала. Я, может, вернусь в гостиницу, или в Бурк-ан-Брес, или в утробу. А еноты впадают в спячку?

– Лучше выпей эспрессо, – советует Солнце.

В паре метров от нас человек-пингвин с портативной кофеваркой предлагает гостям на выбор целый арсенал разноцветных пакетиков с кофе, будто художник с палитрой. Я наугад тыкаю в золотистый.

Давай, до дна.

Крепкий кофе зверски дерёт горло.

– Лучше? – спрашивает Солнце.

– Да. Лучше.

И правда, мне лучше. Мозг любезно готовит коктейль из всех проглоченных мною за двадцать минут возбудителей, и мне уже лучше.

– А где Астрид?

– Там, она в полном экстазе.

Без сомнения, это лучший день в жизни Астрид. Она стоит в своём длинном платье, красная как помидор, и весело треплется с тощим мужичком в годах с причёской как у Соника.

– Это солист «Индокитая», – поясняет Солнце.

– Можно было догадаться. Она фоткалась с ним?

– Раз десять. Ещё попросила его подписать футболку.

– Бедолага…

Но не похоже, чтобы бедолаге так уж надоела одержимая шестнадцатилетняя фанатка, прилипшая к нему на елисейском приёме.

Наоборот, он беседует с ней, искренне улыбается. И даже знакомит её с какими-то другими мужиками – видимо, музыкантами их группы. Но самое удивительное, что она тут же не падает замертво, а здоровается, болтает дальше, лицо красное, как у индейских скво, волосы цвета соломы.

Думаю, появись сейчас откуда-нибудь её шведский папаша, она бы и не заметила.

– Ну хоть одна хорошо проводит время.

– Мгм, – хмыкает Солнце.

– Ну а ты? Ты уже видел…

– Да.

Догадываюсь, что Солнце уже давно его заметил. Он здесь, в военном мундире, стоит с женой у кустов. Он ест, пьёт и травит байки с другими военными и каким-то знакомым чуваком, министром, наверное. И весь сверкает орденами.

– Что думаешь делать? – шепчу я Солнцу.

– Что я думаю делать… Смешная ты.

– Заговоришь с ним?

– И что ты хочешь, чтобы я ему сказал?

– А ты не будешь… срывать с него медаль или?..

Он возводит глаза к небу:

– Срывать медаль! Глупости это всё. Мальчишество. Это звучит, когда сидишь в Бурк-ан-Бресе и плачешься про свою судьбу, но не в саду Елисейского дворца.

Ответ застревает у меня в горле: появляется Клаус. Он смешивается с толпой, приветствует гостей. Подходит к компании генерала Шегуба. Они шутят. Прикалываются, вместе. Клаус делает вид, что хочет стащить его орден Почётного легиона, а Шегуб целится ему пальцем в висок. Им весело, им так весело!

– А где Хакима? – шепчет Солнце как в трансе.

Мы оглядываемся вокруг: Хакимы нет.

И вдруг она появляется.

И, появившись, подходит – взаправду! – к компании Шегуба.

– Да что она творит? – Солнце вытягивается в коляске.