Читать книгу "Роман с Грецией - Мэри Норрис"

Я слышала шум моря и курлыканье голубей – навязчивую мелодию из трех нот, которая свела бы меня с ума, если бы я не решила «перевести» ее на английский, подобрав созвучную фразу из трех слогов. Это было похоже на «Рож-день-е!» или «Ме-тел-ка!». Одну мелодичную песенку мне удалось связать с черной птичкой с оранжевым клювом, сидевшей на лимонном дереве. Блеяли овцы, и было слышно, как звенят колокольчики на шее у коз. А однажды я услышала, как кто-то играл кантри. В те дни в Кардамили проходил международный джазовый фестиваль, и в отеле было полным-полно немецких, норвежских и американских музыкантов.

В отеле была крутая каменная лестница, ведущая к частному пляжу. Я тут же побежала вниз. Гревшаяся на солнышке парочка меня проигнорировала. Седовласый старик, зажмурив один глаз, готовился прыгнуть в воду прямо с лестницы. Завидев его, я автоматически попятилась назад. «Вам необязательно уходить, можете остаться», – сказал он по-английски, но с акцентом. Я объяснила, что у меня нет купальника, и это была правда. А еще правдой было то, что я люблю, когда пляж принадлежит мне одной.

Вернувшись в свой номер, я поймала себя на мысли, что уходить из него никуда не хочется. Но в то же время я не могла не смотреть в сторону пляжа: солнце окрасило серо-голубой полуостров вдали нежно-розовым цветом, море было подобно отрезу голубого, как лед, атласа, ему вторило небо. И только оттенок воздуха, не имеющего поверхности и существующего как чистое расстояние, пронизанное светом, едва поддавался описанию. Недалеко от моего номера была оливковая роща. Казалось, стволы деревьев извиваются в каком-то соблазнительном танце. Мессинский залив, подходя вплотную к пологому холму, поросшему соснами, платанами и остроконечными кипарисами, образовывал бухту. Тут вода обладала каким-то особенно гипнотическим оттенком насыщенного серо-зелено-голубого цвета – видимо, отражая нефритовую зелень деревьев. Над бухтой возвышалась гора Тайгет, ловившая свет заходящего солнца: серая скалистая гора с множеством отвесных утесов была покрыта заплатами ярко-зеленого цвета. Как человек, знающий, насколько он богат, и ценящий свой дом и доход, смотрит на дом и имущество других людей без капли зависти, так и я смотрела на море со своего каменного карниза. Я любовалась глубиной цвета на поверхности – разве не в этом кроется извечная, абсолютная красота? Мне не хватало только седьмого органа чувств, чтобы ощутить ее в полной мере. Когда вы путешествуете, у вас развивается обостренное восприятие, и мои ощущения в тот момент можно описать как историко-истерическое постижение красоты.

Наконец мне удалось оторваться от этого вида, и я выскочила на улицу, чтобы посмотреть, что там за газетный киоск. На нем была вывеска ручной работы: «Εφημερίδες, βιβλία!» («Газеты, книги!») (По-гречески слово «газета» созвучно нашему слову «эфемера[113]»: то, что длится только день.) В киоске также предлагались карты с походными маршрутами и разные «штучки ручной работы». Хозяин за прилавком, седоватый и очень импозантный, едва сдержавшийся при виде немцев, которые пришли раньше меня, был, несмотря ни на что, готов продать им свои рукотворные товары. Вошел старый маниот, постоянный клиент, и владелец автоматически потянулся под прилавок и вытащил оттуда его любимую газету. Открывая кошелек, пожилой мужчина указал на заголовок и тяжело вздохнул: в стране объявили об очередной попытке урезать пенсию – жителям придется потуже затянуть пояса, чтобы страна могла выплатить свой долг и остаться в Еврозоне. Горьким было для греков такое наказание – оказаться стесненными в столь почтенном возрасте.

В магазине стояла витрина с ручками и карандашами в форме заостренной торпеды известного немецкого производителя «Штедлер». Я хотела сфотографировать их, но только с разрешения. Рассмотрев как следует карандаши, я постаралась вспомнить, как по-гречески сказать «сделать фото». В конце концов я подошла к стойке и спросила владельца буквально следующее: «Пожалуйста, могу я сфотографировать ваше большое хозяйство?» Мой вопрос прозвучал непристойно, но он, казалось, решил не делать из мухи слона. Он кивнул в знак согласия: ναι, прищурил глаза и сложил ладони, указывая на большой карандаш. «Я не хочу показывать всё», – объяснил он.

Я не могла выбрать человека, менее расположенного к общению, чем тот маниот. Я спросила, какая газета пользовалась особым спросом среди пожилых клиентов, но он отказался отвечать. «Читаю много газет, – сказал он. – Но своим мнением делюсь только со своей семьей». Как оказалось, это типичный ответ маниота. Если вы попросите кого-нибудь в Кардамили порекомендовать вам ресторан, он никогда не скажет прямо. Сначала он сделает оговорку, что кому-то он может понравиться, а кому-то нет, а потом и вовсе вернет вам вопрос, спросив, какие рестораны любите вы.

В магазине были книги Патрика Ли Фермора – мне нравилось, как его имя пишется по-гречески: Πατρικ Λη Φερμορ, но я даже не думала читать его в переводе. К тому же у меня уже были все его книги, кроме одной – «Время хранить молчание» о жизни в монастыре, но в магазине ее не продавали. Я нашла новые тома переписки (Ли Фермор писал невероятное количество писем), но мне было бы тяжело везти все это в Штаты. А еще в магазине была биография «Патрик Ли Фермор: приключение», написанная Артемис Купер. Но вдруг мой взгляд привлекла тоненькая книжечка какого-то небольшого издательства под названием «Время пить!» Долорес Пайас. Она переводила Фермора на испанский и была частым гостем в доме писателя в последние годы его жизни. Эту книжечку я и купила.

Когда я уже уходила, владелец спросил, откуда я и кто по профессии. Я ответила, что я журналист из Нью-Йорка. Он выбрал для меня книжную закладку с изображением Платона и сказал: «Надеюсь, вы напишете много книг». Это было так пронзительно, как будто он благословил меня на мои литературные подвиги в Греции.

Я проводила больше времени на своем балконе, глядя на море, а не уходя в горы и не катаясь по окрестностям Мани. Наконец я доросла до того, чтобы оставаться на одном месте и просто наслаждаться моментом. Читая Долорес Пайас на балконе, я не без удовольствия отметила про себя, что вид, открывавшийся из моего окна, был тем же самым, в который когда-то влюбились Патрик и Джоан Ли Фермор: темно-зеленые кипарисы и нежно-зеленые сосны на крутом склоне, спускающемся к пляжу, оливковая рощица и цитрусовые деревья. Они с женой разбили палаточный лагерь на своем участке, пока планировали, а потом и строили дом. Строительство заняло три года. Ли Фермор ходил купаться каждый день, спускаясь к пляжу по грубым ступенькам, вырезанным в камне, – как и та лестница в моем отеле. У него были свои стратегически важные точки на маршруте, где он прятал палки для ходьбы. Долорес Пайас писала, что он все время держал двери и окна открытыми, и однажды к нему в дом забежала коза. Я подумала, что это может быть местный обычай: когда меня только провели в мой номер, я обратила внимание, что дверь на балкон открыта. И решила ее не закрывать. Зачем даже на мгновенье лишать себя света, воздуха, этого прекрасного вида?