Читать книгу "Завещание Шекспира - Кристофер Раш"

Она останется не с пустыми руками. И о ней позаботятся Холлы.

– Вы так договорились?

Это подразумевается, – а вот и твой каплун.

Блюдо во всей своей красе появилось в сопровождении Энн, бдительно оглядывающей комнату на предмет выпивки. Когда женщины вышли, Фрэнсис потер пухлые ладони, а я погладил бутылку хереса, которую спрятал у себя между ног, куда госпожа моя уж тридцать лет как не заглядывала. Мы устроились поудобнее и пропустили стаканчик за наши труды.

– Мы с тобой молодцы, Уилл. Славно поработали. И боже ж ты мой, что за каплун! Попробуй хотя бы кусочек. Я оставлю тебе немножко.

Пожалуй.

И я пожевал кусочек птицы вместо той обычной гадости, которую приносили мне: жидкую, как моча, кашу. Каплуна я запил хересом, выдернув бутылку из-под одеяла, как факел жизни. 

20

Кто ты, Уилл?

– Ты разговариваешь сам с собой?

Так спрашивала меня Энн. Я не виню ее за многочисленные жалобы на звуки и запахи адской скотобойни на Хенли-стрит, на тесную комнатенку, в которой мы ютились, как в тюрьме или в гробу, на плачущих младенцев и их постоянные болезни, на тесноту общей столовой и гомон дюжины голосов, среди которых голос отца с каждым днем становился все хмельнее, а мать все больше нуждалась в помощи. Казалось, кроме работы, ничего больше не было. Кем ты работаешь, хотелось бы мне знать, чем занимаешься? Ты всего лишь мясник.

– Она била тебя по больному месту.

И вправду: не учитель и даже не перчаточник. Отец дал мне столько образования, что мне уже было невозможно возить телеги или есть овес. Но на что еще я был годен? Быть лавочником, ростовщиком, торговцем шерстью или древесиной? Наследником обанкротившегося Джона Шекспира, простым цифирником и счетчиком, внезапно лишенным попутного ветра? Таким же, как мой побитый жизнью отец? Вот тогда-то я и почуял ветер, тот ветер, что гоняет молодежь искать удачи далеко от дома, где опыта не жди. Даже полная превратностей жизнь солдата казалась мне предпочтительнее этой, бренная слава – привлекательнее, чем войны у домашнего очага. Страшна ль война, раз дом постыл и не мила жена?

Наступило время неудовлетворенности. К концу 1582 года я перестал себя узнавать: кто этот незнакомец – женатый человек, отец троих детей, молодой, но не подающий надежд, увязший в стрэтфордской колее?

Не пройдет и десятка лет, как ворона превратится в орла, а стрэтфордский заяц – в тигра. Ничтожество станет важной персоной.

– Метаморфоза.

Да, Фрэнсис, в этом и состоит сущность человеческой драмы. Стрэтфордский олух стал лондонской знаменитостью. Tempora mutantur, nos et mutamur in illis[61].

– Ты не забыл Овидия.

История Дафны и Аполлона, в которой плоть становится травой. Лучник Аполлон с колчаном, полным стрел, на наконечнике каждой из которых пламень, преследует Дафну. Она бежит от него быстрее лани, ветер срывает с нее одежду, обнажает ее тело. А когда истомленный любовью бог протягивает руку, чтобы впервые в своей жизни ощутить женскую плоть, происходит резкая перемена. Она пытается оторваться от земли, но ее пальцы пускают корни, ноги деревенеют, распростертые руки превращаются в ветви, а пальцы – в листья, окрашивая небеса зеленой смертью, которая становится новой жизнью. Ее волосы превращаются в листву, ее сердце бьется под корой, ее вздымающаяся грудь становится затвердевшими от времени наростами на дереве, и вся эта соблазнительная янтарная плоть оказывается недоступной. Бегущая дева превратилась в замершее дерево. Женщины подвержены превращениям.

– Как Энн Хэтэвэй?

Я уже упоминал ее желчный язык. И когда прекрасная роза оказывается кочаном капусты, становится понятно, что ты слепец. Лепестки розы опали, искусная шоттерийская соблазнительница обратилась в овощ, молодая маслобойщица набила оскомину.

– А она в тебе не разочаровалась?

Конечно, разочаровалась, ведь с маслобойки она попала на скотобойню. Молодой поэт, который боготворил ее в Хьюландсе, теперь влачил утлое существование с топором в руках у разделочной колоды. Мы больше не слышали полночного звона колоколов. Боги покинули Сниттерфилд, и нимфы уж больше не резвились в Арденнском лесу.

– Семейная жизнь!

Мне казалось, что время остановилось. Я застрял в бесконечно повторяющемся сюжете, в котором не было ни действия, ни развития, ни зрелищности, ни поэзии. Слабый сценарий, вялые персонажи, и я тусклее всех. К середине 80-х годов руки Хэтэвэй все реже касались моего тела и все настойчивее выталкивали меня с Хенлистрит в поисках лучшей работы. Я мог бы, конечно, сказать, что чем меньше рука работает, тем нежнее у нее чувства, но она уже дала мне понять, что меньше умничанья и больше дела будут уместнее в моей нынешней роли отца семейства.

– Так ты поэтому сблизился с Генри Роджерсом?

Неудивительно, что и юриспруденция, и школа показались мне ужасно монотонными.

– Что? Господин Шекспир – стрэтфордский школьный учитель?

Я наказывал мальчишек без энтузиазма и вскоре был уволен. Мне на смену взяли изувера по фамилии Ваймоут, который порол их до посинения.

– А ты? Стал давать частные уроки?

Не сразу. Родня моего учителя Коттома жила в Ланкашире. Там их соседом был Александр Хотон, католик, хозяин усадьбы Ли Холл. Его детям понадобился гувернер, а моему отцу нужны были деньги. Коттом посоветовал меня, и не знаю почему, но Хотону я приглянулся. Я не сильно строжился с его выводком.

– Интересно, а Коттом сказал ему, что ты тоже католик?

С этого все и началось. А может, Хотону просто понравилось мое актерство.

Ну наконец-то! Актерство!

Среди «Слуг Хотона» было несколько актеров, которым он особо благоволил, и на Рождество он попросил меня подменить одного из заболевших исполнителей. Роль была крошечная – переигранная строка, промямленная в рождественской сказке, пара падений и робкий поклон под жидкие аплодисменты аристократов. Но Хотону понравился мой дебют, и он изменил мою жизнь и свое завещание.

– Завещание? Хорошо, что напомнил!

Мне было семнадцать лет, когда Хотон умер, и он завещал своему сводному брату Томасу взять меня к себе в услужение либо помочь найти хорошего хозяина. Брат умершего Хотона помог мне его найти. Им оказался его свояк Томас Хескет, который жил всего в десяти милях от нас в Раффорде. После того, как арктический ветер остудил нашу супружескую постель, я рад был уйти из дома. Я перестал быть учителем детей богача и стал актером у богатея, и на Хенли-стрит такой поворот событий восприняли в штыки. Актер?! Без гроша за душой, неспособный содержать оставленную им в Стрэтфорде семью? Спрашивается, во что он там играет?