Читать книгу "Жила Лиса в избушке - Елена Посвятовская"

Приехала сестра с ключами, и все отправились смотреть ремонт в новой квартире Елагиных. Аля бродила в потоках воздуха и света, среди каких-то остроумных затей: зеленая травка в цинковых ведерках, в ванной столешницы деревянные, цельные, ничего высокого, темного, громоздкого, — брела по серым доскам, по пшеничным коврам и чувствовала себя потерянной. Какой-то устаревшей со своими темными обоями, книжными шкафами красного дерева, в белой блузке с отложным воротничком.

* * *

Август Аля провела с детьми на океане, а вернувшись, пропала в окнах напротив. Сначала она вглядывалась в едва различимые силуэты: вот кто-то подошел к окну в гостиной, оперся локтями о подоконник, смотрит прямо на ее окна, а может быть, просто вниз на улицу, или читает? Можно пришивать пуговицу у окна или маникюр делать, чтобы света побольше. Вечером зажигались лампы, и пока окна не занавешивали, подробностей противоположной жизни становилось больше, детали резче, светлые тени превращались в людей, терзали Алино сердце. Потом она купила по интернету театральный бинокль и прятала его в столовом комоде среди салфеток и скатертей, чтобы не нашли дети. Кроме всего остального он увеличил еще и Алину сердечную досаду: раньше, когда неясные фигуры в окнах размахивали руками, сталкивались, боролись, можно было предположить дурное. Но бинокль безжалостно уточнил, что там всего лишь дурачились, дрались диванными подушками, а позавчера танцевали.

Жизнь напротив была мирной и, кажется, счастливой.

С сентября Нина выходила из подъезда в половине десятого, поворачивала направо и уходила куда-то к Среднему, к реке. Аля не запомнила, где ее это экономическое платное, поступить на которое Нину заставила сестра сразу после смерти родителей. Рано утром Аля отвозила детей в школу, а в девять уже была дома. Варила себе кофе и забиралась с ним на деревянный подоконник эркера, окна которого были плотно закрыты бамбуковыми жалюзи. Раздвигала биноклем их тонкие реечки. Вчера она увидела, как Нина там, у себя в кухне, устроилась тоже с кружкой напротив ноутбука на столе, так было каждое утро. Неожиданно вошел Олег, только в футболке, без штанов, обнял ее за плечи сверху, замер. Их нагота особенно задевала Алю: неужели даже в голову не приходит, что тебя могут увидеть? Значит, он сам никогда не смотрит в Алины окна? Ему нет дела до нее? Тем временем Нина встала на стул, и он, подставив спину, унес ее на закорках в спальню.

На пары Нина не пошла. Потом он жарил ей, видимо, мясо; она открыла вино.

“А еще там есть японский клен с резными листиками. Тот самый, который так красиво рдеет осенью”.

Десять минут назад Аля высмотрела из детской, что Елагины появились вместе из подъезда, долго прощались. Нина оживленно размахивала руками, что-то досказывала. Потом пошла к машине, а Олег — неторопливо куда-то в сторону Малого. В магазин, куда еще, думала Аля, вихрем слетая по лестнице. На лету застегивала новую рубашку. С бьющимся сердцем она забежала на проспекте в парочку мест, пытаясь его разыскать, а в третьем увидела Олега уже в очереди на кассу.

— Жевательные конфеты по акции не желаете? — заученно спросила кассирша.

— Так я не по этой части, — Олег весело кивнул на ленту, где подрагивали бутылка красного, коньяк и нарзан.

Девушка прыснула, скользнула глазами по твидовому пиджаку и серебряной цепи на запястье:

— Прилипал собираете?

— Не понял, — удивленно подался к ней Олег.

— Собирает, собирает, — подбодрила кассиршу Аля, отодвигая его немного в сторону.

— Аленький, — обрадовался он ее внезапному появлению.

Расплатившись, вышли на улицу.

— Ты реально не знаешь, что такое прилипалы?

— Я знаю покемонов, — серьезно ответил он.

— Это другое. Но их тоже много, целая коллекция. Хочешь на них посмотреть?

Он кивнул. Аля остановилась и вскрыла упаковку с игрушкой, которую давали в магазине за чек больше пятисот рублей.

— Это Граф Кальмар, — также без улыбки произнесла она, держа на открытой ладони резинового кальмара на присоске. — У меня их уже три, а вот Вихлюн все никак не попадается.

— Ты детям? — он смотрел ей в глаза.

Малый проспект со всеми прохожими, автомобилями, прозрачным воздухом бабьего лета, промытым до скрипа, густо-синим куском неба над хмурой эклектикой, обтекал их серебристой водой, оставив совсем наедине.

— Почему детям? Себе. У меня даже есть альбом-подставка для них. В этом году он в виде подводной лодки, а в прошлом была лягушка. Альбом-лягушка, — объяснила Аля.

— Ты такая красивая, — он перевел взгляд на ее рот.

Воротник ее тонкой рубашки — студеной белизны, а в загорелой шейной ямке подрагивал жемчужный шарик.

* * *

Олег сразу отодвинул от себя бокал — ну не может коньяк так пахнуть. Сильный запах ванили от бокала в маленьком кафе. Аля, вытянув шею, тихо предложила пить коньяк из его пакетов: там-то нормальный вроде. Разливали, особо не таясь. На пластиковой стене “Подсолнухи” Ван Гога, пазл собрал кто-то — и в рамочку, яблочный штрудель разваливался под вилкой — точно из заморозки. Говорили о старых друзьях, о кафедре, о детях, о “том-ям”, трансвеститах и манго, только не о плохом — ни словечка о том, что случилось когда-то и где он пропадал все эти годы. И Нины с Павлом не было в темной кофейне. И невозможно уйти от мужчины напротив, джинсовая рубашка одного цвета с глазами, знакомым жестом поправлял свои полудлинные волосы, и изящная цепь улетала вверх по запястью. Он стряхивал ее на место, и Аля даже забыла, что дети, о которых она говорит, не его дети. Он как будто уезжал надолго, а теперь вот хочет рассказов о них. И смеется, качает головой.

— Посторожи мое место, — сказала ему, поднимаясь.

Он прикрыл глаза, улыбнулся хорошо.

В туалете, вытирая размазанную под глазами тушь, зло шептала себе: “Когда и почему ты решила, что он неудачник? Дрянь самонадеянная”.

Выйдя из кафе, свернули в противоположную сторону от дома. Олег вроде первый шагнул к Смоленке, увлекая ее за собой.

— Ты что, никогда не был на Смоленском лютеранском кладбище?

Он покачал головой.

— Так ты сейчас просто умрешь от красоты! Там такое запустение. Приготовься. Ты готов умереть от красоты? Здесь два шага, — Аля забежала вперед и шла спиной. — А какие там клены! Обычные, не японские с резными листиками... клены-гиганты, там же все сейчас горит от листьев. Ты правда никогда не был? Там похоронен брат Нобеля.

Палой листвы уже много. Желтое, охряное, бронзовое сияние рассыпано в траве, между покосившихся крестов, каменных, железных, серых, черных, на оливковых камнях надгробий, на мощеной дорожке, над которой сомкнулись кроны. Но все главное золото стоит пока в небе. Это не солнце, а листья матово освещают все вокруг. Другим странным светом, полусветом. И височный звук сваебойной машины где-то совсем рядом, уханье с повторяющимся постаныванием в конце только подчеркивает оцепенение внутри крон, разлитое безмолвие.