Читать книгу "Сухих соцветий горький аромат - Ирина Зорина"

— А она счастлива? — спросила Лена.

Жизнь моей матери была предсказуемой, ровной, правильной, бесцветной. Когда мои родители вступали в брак, они были влюблены друг в друга, по крайней мере влюблён был мой отец, но любовь их быстро растворилась в обыденности и однообразии будней. Моя мать очень красивая, высокая, стройная женщина с густыми, завивающимися крупными локонами тёмно-рыжими волосами, бездонно-синими глазами, гладкой, чистой, полупрозрачной кожей напоминала божество. Она двигалась всегда неторопливо, плавно, словно лодка на неспешных волнах тихого озера. Тонкие запястья опоясывали браслеты, а маленькие точёные ножки легко ступали в туфлях лодочках. Отец, низенький, коренастый, добродушный, но весьма принципиальный молодой мужчина, с большими красными натруженными ладонями, широкоскулым лицом и маленькими чуть раскосыми зелёными глазками, влюбился в неё без памяти с первого взгляда. В её присутствии он забывал все слова и молча глупо улыбался. До сих пор для меня остаётся загадкой, почему она согласилась выйти за него. Возможно, отец покорил её сердце своей неуёмной жаждой жизни или честолюбием и строгостью принципов, а возможно, всё гораздо проще, и мою мать привлекло благоговейное преклонение перед ней этого живого, а в её присутствии такого робкого и нерешительного, молодого человека.

Они поженились, и мой отец с горечью обнаружил, что его возлюбленная так же холодна и неприступна, как отвесный утёс на берегу северного моря. Он надеялся, что под напускной холодностью скрывается страстная натура, но ошибся, мать никогда не скрывала своего истинного лица. Когда мама была ещё юной девушкой и в её теле лишь только начали зарождаться сладострастные желания, предусмотрительной и безжалостной рукой бабушки они были вырваны с корнем. А если что-то и осталось, то в ужасе и стыде было спрятано так глубоко, что могло проявиться лишь в навязчивом стремлении отмыть руки от несуществующей грязи. Отец был разочарован, а разочарование породило отстранённость и постепенное угасание неистово-пламенного чувства. Мать в свою очередь тоже заметила, что былое преклонение и любовь её супруга тает так же быстро, как снег, несвоевременно выпавший в мае. Она желала как-то это исправить, но её женская интуиция была так сильно повреждена, что не давала ответа. Так разочарование и обида постучались и в её изболевшееся сердце. Со временем от влюблённости супругов не осталось и следа, но они продолжали уважать и ценить друг друга, как ценят преданного, надёжного партнёра. На этом прочном основании и был построен их пусть и не очень счастливый, но зато стабильный брак.

— Нет. Если в своей жизни она и была счастлива, то совсем недолго, — задумчиво проговорила я. — Иногда мне кажется, что она многое бы отдала, чтобы хоть раз нарушить правила, за которые так преданно держится, но она слишком закоснела, и теперь, чтобы сделать что-то подобное, ей придётся сломать себя.

— Что ж, думаю, вопрос исчерпан, — сказала Лена и позвала официанта.

Глава 26

Проводив Лену на самолёт, я взяла такси и поехала домой. Как только машина тронулась с места, не сдержавшись, я залилась слезами. Таксист с растерянным видом посмотрел в зеркало дальнего вида:

— У вас что-то случилось?

— Нет-нет, — поспешно ответила я, хлюпая носом и вытирая его салфеткой, — всё нормально, не обращайте внимания.

Водитель кивнул и не сказал больше не слова, лишь изредка поглядывал на меня обеспокоенно и сочувственно. Я проплакала всю дорогу. В сознании то и дело всплывали картины из детства, отдаваясь в сердце тупой болью.

Вот я сижу на кухне вместе с мамой, мне около тринадцати, мама яростно высказывается по поводу недостойного поведения моей одноклассницы, с которой я довольно хорошо общалась последние два года.

«Она ещё ребёнок, а уже с мальчиком за ручку по парку гуляет! Возмутительно! А потом что они будут делать? Целоваться? А потом? Господи боже, куда катится мир! — восклицает она. — Я запрещаю тебе с ней общаться. Запрещаю, слышишь?»

Опустив глаза, я киваю головой. Мне так горько от того, что я никак не могу понять, почему мне нельзя больше общаться с подругой.

Воспоминания скатываются дальше, к ещё более раннему периоду моей жизни. Поздняя осень. На улице пасмурно, в окна бьёт косой серый дождь. В комнате полумрак. Мама расхаживает из угла в угол, точно разъярённая тигрица, отец восседает за столом, скрестив руки на груди, а я сижу на диване, крепко прижав стопы к холодному полу, сложив руки на коленях и покорно опустив голову. Мне девять, и я только что сообщила родителям, что хочу бросить художественную школу, которую посещала два года.

«У меня ничего не получается, мне не нравится там, — заикаясь от волнения и страха, еле слышно лепечу я, — мама, папа пожалуйста, разрешите мне больше туда не ходить».

«Ты всё так будешь бросать, не успев даже начать? — строго спрашивает мать и, не дождавшись ответа, продолжает: — И что значит, у тебя не получается? Раз не получается, значит, приложила мало усилий. Ты должна быть старательной, трудолюбивой. Не разочаровывай нас с папой, мы так в тебя верим».

«Да-да, мама верно говорит, ты не должна сдаваться при виде первой трудности, — поддакивает отец».

Мама подходит ко мне и берёт за подбородок:

«Ну же, деточка, пообещай, что будешь стараться, что не бросишь художественную школу и будешь радовать нас с папой».

«Но мама…» — пытаюсь возразить я.

«Ты думаешь, мы просто из прихоти тебя заставляем туда ходить? — мама садится на диван рядом со мной и, увещевательно покачивая головой в такт каждому слову, продолжает наставление: — Мы хотим, чтобы ты научилась отвечать за свои решения и поступки».

«Но это не я решила туда ходить, я никогда не хотела идти в художественную школу…» — защищаюсь я.

«Что значит, ты не хотела? Живопись — это прекрасное занятие для маленькой девочки. Девочка должна уметь рисовать», — в голосе мамы слышится раздражение.

«Но почему?» — чуть не плачу я.

«Ты должна слушаться родителей, — вмешивается папа, — мы никогда тебе плохого не пожелаем. Не стоит больше это обсуждать».

Я ухожу в свою комнату, закрываю дверь, падаю на кровать и плачу. Через два года мы всё-таки забрали документы из художественной школы: художника из меня так и не вышло. Но родители были мной крайне недовольны. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы окончить школу с золотой медалью и поступить в Минский медуниверситет лишь только для того, чтобы хоть как-то компенсировать неудачу в занятиях живописью.

Воспоминания снова скачут вперёд. Мне девятнадцать. После окончания первого курса я приехала на летние каникулы домой. Мы с мамой сидим на скамейке в парке и едим мороженое. Солнце приятно согревает колени и руки. Я жмурюсь от ослепительного света и улыбаюсь.

«Видишь, как хорошо, что ты не встречалась с мальчиками до окончания школы, — неожиданно говорит мама, — не забивала себе голову этой глупой любовью, а отдавала все силы учёбе. Вот уже и первый курс позади. Разве ты добилась бы такого успеха, если бы в голове были мальчишки, танцы и прочая дребедень? Да ни за что в жизни!» — отвечает она на свой же вопрос и смотрит на меня так открыто, искренне беззаботно, а у меня внутри всё сжимается от боли и стыда. Она не догадывается, как изранено моё сердце, не догадывается, что от одной лишь мысли оно начинает кровоточить. И при всём этом я чувствую вину за то, что ослушалась родителей, вину, которую мне пришлось искупать невероятными усилиями. Она не догадывается о том, чего мне стоило добиться такого успеха, как я боялась неудачи и позора. Она никогда не догадается, никогда не поймёт.