Читать книгу "Сладость на корочке пирога - Алан Брэдли"

«Исчезла? — переспросил доктор Киссинг. — Исчезла? Как эта чертова штука могла исчезнуть? Вы уверены?»

«Вполне уверен», — ответил мистер Твайнинг.

Обыскали всю комнату: подняли ковер, отодвинули столы, проверили вазы, статуэтки, но безрезультатно. Наконец, доктор Киссинг пересек комнату и подошел к Бони, сидевшему в углу, уронив голову в ладони.

«Объяснись, Бонепенни», — потребовал он.

«Я… я не могу, сэр. Я, должно быть, сжег ее. Я должен был подменить ее, понимаете, но я, должно быть… я не… я не могу…»

И он разрыдался.

«Отправляйся в кровать, мальчик! — закричал доктор Киссинг. — Уходи из этого дома и отправляйся в кровать!»

Первый раз мы услышали, чтобы человек, который с нами только доброжелательно беседовал, повысил голос, и это потрясло нас до глубины души.

Я глянул на Боба Стэнли и заметил, что он покачивается взад-вперед на носках, глядя в пол так беспечно, словно ждет трамвая.

Бони встал и медленно прошел по комнате по направлению ко мне. Его глаза покраснели; подойдя ко мне, он взял меня за руку. Слабо пожал, но на этот жест я был не в состоянии ответить.

«Прости, Джако», — сказал он, словно его сообщником был я, а не Боб Стэнли.

Я не мог взглянуть ему в глаза. Я отвернулся, ожидая, чтобы он ушел.

Когда Бони выскользнул из комнаты, мистер Твайнинг попытался извиниться перед директором, но это, казалось, только испортило дело.

«Может быть, мне следует позвонить его родителям, сэр?» — предложил он.

«Родителям? Нет, мистер Твайнинг. Думаю, что звать надо не родителей».

Мистер Твайнинг стоял посреди комнаты, сжимая руки. Бог знает, какие мысли роились в голове у этого бедняги. Я не могу вспомнить, о чем думал я сам.

Следующим днем был понедельник. Я шел по школьному двору вместе с Симпкинсом, болтавшим об «Ольстерском Мстителе». Весть распространилась, словно пожар, и повсюду толпились группы мальчиков, склонивших головы друг к другу, они взволнованно размахивали руками, обмениваясь последними — и почти полностью лживыми — слухами.

Когда мы были в пятидесяти ярдах от Энсон-Хаус, кто-то крикнул:

«Смотрите! Наверху! На башне! Это мистер Твайнинг!»

Я поднял голову и увидел беднягу на крыше колокольни. Он цеплялся за парапет, словно летучая мышь, его мантия развевалась на ветру. Луч солнца прорвался между облаков, словно свет рампы, озаряя его сзади. Все его тело, казалось, засветилось, волосы, выбившиеся из-под шляпы, были словно чеканный медный диск на фоне восходящего солнца, словно нимб святого в иллюстрированной книге.

«Осторожно, сэр! — закричал Симпкинс. — Черепицы могут отвалиться!»

Мистер Твайнинг взглянул на ноги, словно пробуждаясь ото сна, словно удивившись, когда обнаружил себя на высоте восьмидесяти футов. Он бросил взгляд на черепицы и какой-то миг не двигался.

Затем он вытянулся во весь рост, держась лишь на носках. Поднял правую руку в римском салюте, его мантия развевалась вокруг него, как тога какого-нибудь древнего цезаря на стене.

«Vale!» — прокричал он. Прощайте.

На миг я подумал, что он отступил от парапета. Может быть, он передумал, может быть, солнце ослепило его. Но потом он оказался в воздухе, он падал. Один мальчик сказал потом репортеру, что он выглядел как ангел, падавший с небес, но это не так. Он рухнул прямо на землю, как камень в мешке. Нельзя описать это более привлекательными словами.

Отец умолк надолго, словно ему не хватало слов. Я задержала дыхание.

— Звук, когда тело ударилось о камни, — наконец продолжил он, — преследует меня в снах до сих пор. Я много чего слышал и видел на войне, но это… Ничего подобного.

Он был славным человеком, и мы убили его. Гораций Бонепенни и я убили его так же, как если бы своими руками столкнули его с башни.

— Нет! — возразила я, протягивая руку и касаясь отца. — Ты не имеешь ничего общего с этим!

— Ах, нет, Флавия.

— Нет! — повторила я, хотя была сама поражена своей смелостью. Неужели я на самом деле говорю с отцом таким тоном? — Ты не имеешь с этим ничего общего. Это Гораций Бонепенни уничтожил «Ольстерского Мстителя».

Отец печально улыбнулся.

— Нет, дорогая. Видишь ли, когда я вернулся в кабинет тем воскресным вечером и снял пиджак, я обнаружил странное липкое пятно на манжете. Я сразу понял, что это: заставляя нас взяться за руки, чтобы отвлечь внимание, Бони сунул указательный палец в рукав моего пиджака и приклеил «Ольстерского Мстителя» к манжету рубашки. Но почему я? Почему не Боб Стэнли? По очень веской причине: если бы они обыскали нас всех, марку нашли бы в моем рукаве и Бони бы завопил о своей невиновности. Неудивительно, что ее не смогли найти, когда его обыскивали.

Конечно, он забрал марку, когда пожимал мне руку перед уходом. Бони был мастером престидижитации, помнишь, и, поскольку я однажды был его помощником, было ясно, что я мог стать им снова. Кто бы решил иначе?

— Нет! — сказала я.

— Да, — улыбнулся отец. — Но это еще не все.

Хотя ничего так и не доказали, Бони не вернулся в Грейминстер по окончании этого семестра. Кто-то рассказывал мне, что он уехал за границу, чтобы избежать каких-то неприятностей, и я не могу сказать, что это меня удивило. Не удивился я и тому, что Боб Стэнли, после того как его выгнали из медицинского колледжа, обосновался в Америке, где открыл филателистический магазин: одну из многих работающих по почте фирм, которые размещают рекламу в комиксах и высылают марки по заказам взрослых мальчиков. Весь этот бизнес, однако, выглядел не более чем прикрытием его дурных делишек с богатыми коллекционерами.

Что касается Бони, я не видел его тридцать лет. А затем, месяц назад, я поехал в Лондон на международную выставку марок, которую проводило Королевское филателистическое общество. Ты, наверное, помнишь. Одним из событий программы был публичный показ избранных экземпляров из коллекции его величества короля, в том числе редкого «Ольстерского Мстителя»: «АА», близнеца марки доктора Киссинга.

Я взглянул на нее лишь мельком — воспоминания, которые она вызвала, были не из приятных. Я собирался посмотреть другие экспонаты, и поэтому королевский «Ольстерский Мститель» не занял у меня много времени.

Прямо перед закрытием выставки в тот день я находился в дальнем конце выставочного зала, рассматривая марки, когда вдруг заметил краем глаза копну вызывающе-рыжих волос, волос, которые могли принадлежать только одному человеку.

Разумеется, это был Бони. Он разглагольствовал перед толпой коллекционеров, собравшихся у королевской марки. Пока я смотрел, спор стал еще более жарким, и казалось, что слова Бони взволновали одного из кураторов, который яростно качал головой, а голоса становились все громче.