Читать книгу "След ангела - Олег Рой"

* * *

Очень не хотелось Сашке идти на следующий день в школу. Особенно если учесть, что одним из уроков у них как раз была литература у Марины Евгеньевны, встречаться с которой не было вообще никакого желания. И все-таки он, как обычно, встал в половине восьмого и поплелся на уроки — сам не зная зачем. Чего было не прогулять?

Наверное, немного на свете столько же противных вещей, как темные зимние утра. Когда за окном беспросветная, безнадежная мгла и просто-таки сама природа твоего организма протестует, когда его, организм, заставляют проснуться и гонят в ванную. А ему бы еще спать и спать! Зевая, вываливаешься на темную, мутно освещенную улицу, чтобы в толпе таких же, как и ты, сонных теней вяло плестись по своим делам. И в школе не лучше. И ученики, и сама учительница еще не проснулись, все вялые, но уже злые… Особенно литераторша, которая, увы, даже в солнечные весенние дни не бывает доброй. Недаром ее прозвали Снежной Королевой. Марина Евгеньевна вся была какая-то замороженная. Очень высокая, стройная, с красивым неподвижным лицом, когда она проходила на переменах по шумным коридорам школы, казалось, что она никого вокруг не замечает. У нее были изящные и выразительные руки — гибкие кисти, длинные ухоженные пальцы, украшенные парой дорогих колец с бриллиантами. Объясняя урок, она всегда держала руки согнутыми в локтях, прямо перед собой, и легкими движениями кистей сопровождала свою плавную размеренную речь. И при этом, казалось, она не слышит, если в классе нарастает гул или кто-то задает порой глупые, ненужные вопросы.

Марина Евгеньевна училась в пединституте на одном потоке с Романом Владимировичем и его женой Викой. И хотя они были на разных факультетах, но выпуск в один год и устройство в одну и ту же школу сразу их сдружило. В две тысячи четырнадцатой они работали вместе все шестнадцать лет после института. Сначала обычными учителями, а потом, когда Роман стал директором, а Вика ушла в декрет и засела дома с детьми, Марина стала правой рукой и опорой Романа. Цель у них была одна: вывести свою школу из числа пусть и хороших, но рядовых школ района и перевести в разряд элитарных, самых привлекательных для родителей. Дело это было непростое, потому что нет такого учебного заведения, педагоги которого не ставили бы перед собой такую же цель. Всем учителям грезятся воспитанные, ухоженные дети, новейшие методики преподавания, компьютерные классы, зарубежные поездки, финансовые вливания, прием учеников на конкурсной основе и добрая слава по городу. И никому не хочется возиться с близживущими двоечниками, хулиганами, детьми из неблагополучных семей, которые только портят жизнь своим одноклассникам, учителям и, разумеется, самим себе.

Обойти соседей-конкурентов было очень непросто. Пришлось многое менять в школьном распорядке, освобождаться не только от балласта среди учеников, но и от учителей, которые, по мнению руководства, уже не соответствовали новым требованиям. Каждый год кто-нибудь из преподавателей уходил, появлялись новые люди, как правило, молодые, честолюбивые, готовые бороться за достойное место школы. И многое в этом плане было уже сделано, их две тысячи четырнадцатая приобрела отличную репутацию, родители боролись за то, чтобы отдать сюда своих детей. До окончательной победы — звания гимназии или лицея, строгого отбора учеников и полной элитарности — было еще далеко. Но к этому явно шло. Пусть медленно, но верно. Взять хотя бы ремонт, устроенный летом на спонсорские деньги, который не только обновил школу, но и придал ей некоторый шик. Особенно украсили ее вертикальные зеркала на всех лестничных площадках — правда, узкие, но зато высокие. Ни одна девчонка не могла пройти мимо, не бросив в них быстрый взгляд. Да и многие мальчишки тоже.

Может быть, за верность и преданность директору, а возможно, просто по случайности, Марине Евгеньевне для занятий литературой достался лучший кабинет в школе: на третьем этаже, куда малышня поднималась нечасто, в торце коридора, где не так шумно было на переменах, на солнечной стороне. Стены теплого кремового цвета, такие же занавески, на окнах дорогие цветы из хорошего цветочного магазина, а не какие-нибудь огрызки, которые дети часто притаскивают в школу, потому что дома они уже всем надоели, а выкинуть жалко. Столы и стулья в кабинете стояли все одинаковые, новехонькие, и Марина Евгеньевна строго следила, чтобы никто не вздумал оставить на них надписи или рисунки. На стенах висели портреты Пушкина, Лермонтова, Булгакова и Солженицына. У дальней стены высился вместительный шкаф, почти все полки которого занимали издания русской классики в твердых обложках.

Как у всякого думающего и творческого учителя, у Марины Евгеньевны была своя метода преподавания. Она никогда не следовала напрямую школьной программе — в восьмом классе проходить такие-то произведения, а в десятом такие-то — и старалась всегда так построить свой курс, чтобы в промежутках выделить урок-другой и посвятить его тем книгам, которые каждому культурному человеку надо помнить, а не «пройти» и забыть. К их числу относился и очень любимый ею знаменитый пушкинский роман в стихах. О «Евгении Онегине» она писала когда-то курсовую, потом диплом, затем написала статьи в научные сборники. Знакомить с ним учеников она постепенно начинала уже класса с пятого и, как следует изучив в девятом, в десятом и в одиннадцатом вновь хоть ненадолго, но возвращалась к нему. Пушкинский текст она знала весь наизусть и, начав читать строфу за строфой, не могла остановиться — к радости учеников, которые понимали, что теперь до конца урока спрашивать их не будут.

Были в романе такие места, которые, по мнению Марины Евгеньевны, оставались словно бы незамеченными прежними исследователями. Почему-то о них ничего не говорилось ни в учебниках, ни в учительских пособиях, ни в комментариях. Ей представлялось, что она — первая, кто оценил их загадочную красоту.

Глядя поверх голов, она словно под гипнозом читала бессмертные строфы, а ее красивые, выразительные пальцы то сплетались в узел, то плавным движением разлетались в стороны, как крылья парящей птицы.

Был вечер. Небо меркло. Воды

Струились тихо. Жук жужжал.

Уж расходились хороводы;

Уж за рекой, дымясь, пылал

Огонь рыбачий. В поле чистом,

Луны при свете серебристом,

В свои мечты погружена,

Татьяна долго шла одна…

— Вы только представьте себе, какая благодать, какое вечернее успокоение разлиты в природе! — Казалось, она унеслась далеко из классной комнаты и на самом деле видит ту далекую картину. — Девушки-крестьянки закончили свои песни и пляски и тихо, словно сходя со сцены, разбредаются по домам. Рыбаки вытащили свои сети и теперь собрались варить уху. Их костер в сумерках виден издалека, пламя вьется, дым летит к небу — а ни звука оттуда не доносится. В поле чисто — никого уже нет вокруг. Все тихо. И чтобы подчеркнуть эту удивительную вечернюю тишину, Пушкин допускает только один лишь звук — «жук жужжал»! В самих словах этих будто слышится низкое, басовое жужжание. Подумайте сами — громко ли жужжит жук? Его и за несколько шагов уже не слышно. Значит, если слышится жужжание жука, то выходит, что вокруг все тихо, беззвучно… Вслушайтесь на минутку в эту волшебную тишину…