Читать книгу "Падение Римской империи - Питер Хизер"

В своем загородном доме — или домах — можно было наслаждаться всем тем, что было доступно высшему классу. Симмах часто превозносит удовольствие, которое он получал, работая с древними латинскими текстами, уединяясь в том или другом своем пристанище. Как он заявляет в одном из писем, он был слишком занят своими изысканиями, чтобы продолжать переписку; время от времени он также пишет друзьям, прося прислать ему копии трудов, которые ему самому не удалось найти, и описывает, что он ищет. Подчас мы видим его в компании добрых друзей, чьи поместья расположены неподалеку — реже друзья останавливаются у него, — что давало возможность часто обмениваться комплиментами в письмах, не говоря уже о пикниках и обедах. Постоянно затрагивалась тема здоровья друзей и родных: даже по поводу несерьезной болезни в течение двадцати четырех часов писалось множество писем с расспросами. От своей дочери, которая, очевидно, не отличалась крепким здоровьем, он в какой-то момент требует ежедневных отчетов о ее самочувствии; в ответ же рекомендует различные лечебные диеты.

Стиль жизни Симмаха и его друзей является своего рода шаблоном для землевладельцев и знати, живших после них в Европе на протяжении более чем шестнадцати столетий. Они имели досуг, были образованны, владели землей; некоторые из них были очень богаты, другим едва хватало доходов на то, чтобы сводить концы с концами, живя такой жизнью, и все прекрасно знали, кто есть кто. И все словно вовлечены в замысловатый, изящный танец, где все кружится вокруг надежд и ожиданий, связанных с большим богатством, которое принесет женитьба и наследство. Симмах и его друзья могли с бо́льшим удовольствием собирать латинские тексты, нежели рисовать акварелью и учить итальянский язык, а их познания в вопросах, скажем, детства и пола могли сильно варьировать, но когда мы думаем о верхнем слое римского общества, возникает ассоциация с героями Джейн Остен, переодетыми в тоги.

* * *

Еще одно ограничение, существовавшее в рамках государственной системы императорского Рима, как раз было результатом существования этогостиля жизни сего элегантностью и досугом, сопровождавшегося пользованием высокими привилегиями. Оно основывалось на чрезвычайном неравенстве распределения земельной собственности: как отмечалось раньше, менее 5 процентов населения владели 80 процентами территорий (а может, и значительно больше). А в сердце, если так можно выразиться, этого неравенства находилось само Римское государство, чьи законы одновременно определяли и защищали права слоя, владевшего собственностью, к высшим эшелонам которого принадлежал Симмах. Система регистрации земельных владений олицетворяла высшего арбитра в вопросах о том, кто владеет (и, следовательно, кто не владеет) землей, а уголовное законодательство неукоснительно защищало владельцев от посягательств тех, кто остался, так сказать, за порогом. Историк V в. Приск приводит широко цитируемую беседу с римским купцом, сражавшимся за гуннов, варваров. Разговор вертится вокруг того, что считается хорошим, а что — дурным с точки зрения римлян и гуннов, пока Приск не попадает в самую точку: «У римлян существует немало способов обрести свободу. Не только живые, но и мертвые охотно даруют ее, распоряжаясь своим имуществом по своему усмотрению, и что бы ни пожелал человек сделать с тем, что имеет, это закрепляется законным путем. Мой знакомый [римлянин, ставший гунном] заплакал и сказал, что законы справедливы и римский общественный строй хорош…»

В конечном итоге обе стороны пришли к соглашению по двум вопросам: во-первых, римское право вызвало к сушествованию общество, превосходное во всех отношениях, и, во-вторых, главное его благое воздействие заключается в том, что оно гарантирует права собственников, позволяя им распоряжаться имуществом, как они желают (Priscus fr. 11. 2, pp. 267–73). Мнение это не было единичным. Вспомните восклицания римских сенаторов — они также совершенно четко понимали, что главной целью «Кодекса Феодосия» была «защита землевладельцев».

Огромное количество римских законов имело непосредственное отношение к собственности — к основам права собственности, к моделям пользования ею (продажа, временное пользование в течение более или менее длительного срока, краткосрочная аренда, работа исполу) и к передаче между поколениями посредством браков, наследования (сюда же относились и некоторые особые случаи). Римское уголовное право также — со всей своей жестокостью — защищало собственность: за воровство — конечно, то, которое выходило за рамки мелких краж, — по большей части полагалась смертная казнь. Опять-таки здесь мы наблюдаем сходство с более поздними «утонченными» обществами, основанными на столь же неравном распределении богатства, сосредоточенного в земельных владениях, в условиях аграрной по преимуществу экономики. В то время, когда Джейн Остен писала свои изысканные истории о любви, браке и передаче собственности, вас могли высечь (за кражу на сумму до 10 пенсов), заклеймить (за кражу ниже 4 шиллингов 10 пенсов) или повесить (за кражу более чем в 5 шиллингов). В XVIII в. в Лондоне в среднем вешали по 20 человек в год.

Римское государство должно было обеспечивать и защищать интересы этих землевладельческих слоев, поскольку именно они в значительной мере входили в его политические структуры. Это не означает, что конфликты на местах между государством и землевладельцами (или даже группами землевладельцев) отсутствовали. Семьи помещиков теряли свои земли в результате конфискации, к примеру, в случаях, когда в ходе политического противостояния они примыкали к стороне, потерпевшей поражение. (В подобных случаях они не обязательно разорялись навеки: как и в средневековую эпоху, преемник правителя охотно возвращал конфискованные земли, чтобы снискать преданность данной фамилии.) Тем не менее, как мы видели, государство зависело от провинциальных землевладельцев, и это проявлялось на всех уровнях государственной машины, в особенности касаясь сбора налогов, который, в свою очередь, зависел от желания тех же землевладельцев платить.

Это шаткое равновесие проявлялось двояко. Во-первых, что очевиднее всего, нельзя было увеличить налоги настолько, чтобы землевладельцы в массе своей устранились от участия в деятельности государственной машины и попытались расстроить ее деятельность. Как мы уже убедились, имеется множество свидетельств тому, что императоры прекрасно понимали: путь к сердцу землевладельца лежит через облегчение налогового бремени. В середине 360-х гг., к примеру, императоры Валентиниан и Валент начали совместное правление с активных действий в финансовой сфере, призванных привлечь к ним симпатии. Налоги удерживались на одном уровне в течение трех лет, а на четвертый год уменьшились, поскольку, как заявил представитель императоров, «осторожность в налоговых вопросах — мечта всех, кого кормит земля». Они также самонадеянно обещали (это весьма напоминает наши дни), что «если доходы будут таковы, как ожидается», вновь снизить налоги на пятый год (Themist. Or. VIII. 144d). Во-вторых, привилегированное положение землевладельцев и их стиль жизни базировались на столь неравномерном распределении собственности, что неимущие имели огромный численный перевес, и это, конечно, привело бы к перераспределению богатства, если бы какая-то другая сила не предотвратила его. В IV в. этой другой силой являлось — как это было в течение столетий — Римское государство. Землевладельцы в целом могли рассчитывать на то, что оно выступит в качестве противовеса их слабости (вследствие малой численности), заставив закон действовать в их пользу. Если государство не могло более действовать подобным образом (к примеру, у него не хватало возможностей использовать грубую силу для выполнения законов о собственности), то землевладельцы не имели иного выбора, как только искать тех, кто сможет выполнять эту роль на его, государства, месте.