Читать книгу "Контрабас и виски с трюфелями - Михаил Шахназаров"

Стенания Юрия были артистичны. Эдакий моноспектакль записного неудачника. За спиной Корнишона уже битых полчаса стоял Рома. Он никогда не садится за автомат сразу. Подолгу смотрит, как играют другие, настраивается.

— Ромка, ты слышал песню про «где-то, где-то в середине лета»?

— Что-то слышал.

— На дворе июль месяц и… Ну, блядь, какое горе!!! Смотри, даму недодал! Так вот… На дворе середина лета, и я засаживаю уже триста лат. Где-то, где-то, посередине лета я жгу бабки. Рома, выстави старику Юре сто граммов хорошей водки.

— В день игры не выставляю.

— Ну да… А в день не игры у тебя просто нет денег. Нет, ну какое горе, Роман! Какое, блядь, горе!

— Ставку бы поменял, горемычный.

— Ты думаешь, ты умнее его? Или я умнее его? Или эта вечно плачущая янтарная коряга Расма умнее? Автомат как порядочная женщина. Если захочет — даст, не захочет — не даст. И вне зависимости от ставки, юный умник Роман. У меня была мечта переспать с одной великолепной… Да нет! С восхитительной дамой. Ее звали Юлия. Я слал ей букеты с водителями такси. Передавал дорогой парфюм через электрика. Бросал в почтовый ящик любовные послания. Отвергала все! И электрика вместе с парфюмом, и розы с таксистами, и мое желание. Более того! Я купил ей платье от Christian Dior! Рома, в то время платья от Christian Dior не шили узкоформатные китайцы! Такое платье мог купить либо крупный чиновник, либо заведующий магазином, либо я. То есть мы. Люди, рискующие жизнью и свободой. Но Юля не взяла и платье. И что ты думаешь?

— Я не думаю. Я внимательно слушаю, — вставил Рома.

— Ну так и слушай! Так вот, Юля мне все же дала. Небольшой пикник у моего приятеля, озон Юрмалы. Она была пьяна и свободна. Вот сука!!! Я не про Юлю. Ты видел? Опять даму недодал! Так вот, она отдалась мне прямо в дюнах. Безо всяких гвоздик, роз, парфюма и платьев от-кутюр. Захотела, просто захотела. А он не хочет. Нет, ну ты посмотри, какое горе, а!

— А порядочные женщины не пьют. И автоматы не пьют. Вот и этот. Выпил бы, может, чего бы тебе и сыпанул, Юрик!

Юра тяжело поднялся с высокого стула. На прощанье что есть силы саданул по никелированному боку машины. Расма бросила осуждающий взгляд, мамаша с Павликом вздрогнули. Девушка-кассир хихикнула в тонкую ладошку. Корнишон развалился на угловом диване черной кожи, медленно достал сигарету.

— Ромка, возьми стольник «Абсолюта». Затуши горе старого волка.

Рома со вздохом поплелся к барной стойке. По ледяным бокам рюмки медленно скользнула крохотная капля. Павлуша с мамой подошли к автомату, который мгновенье назад проклинал Корнишон.

— Извините… Он не занят? Мы поиграем? — вежливо обратилась к Юрию дама.

— Он не занят. Занят туалет. И не поиграем, а проиграем. Проигрывайте, проигрывайте… Скоро этот великовозрастный нахлебник-спиногрыз заставит вас побираться в привокзальном переходе.

— Хамло! — резко бросила женщина.

Юра промолчал. Но на ковролин все же сплюнул. Отпив глоток водки, глубоко затянулся.

— Нет, Ромка… Пора бросать эту лудоманию. Слово-то придумали — лу-до-ма-ния. Вот алкаш он и есть алкаш. Наркоман, так и тут все понятно. А то лудомания. От слова «лудить», что ли? Ну да. Лудим, лудим и ни хера не налудим.

Последние слова Корнишона утонули. Они просто растворились в громком вое сирены. Девушка за кассой закрыла лицо ручками и воскликнула: «О Йезус!» Латыши всегда восклицают о Йезусе. Они кричат о Йезусе, когда забивают гол в ворота сборной Латвии по хоккею, когда в салон заходит стюардесса и объявляет, что, если через пять минут у самолета не выйдет шасси, пассажиры уже никогда не выйдут из того, что останется от самолета. Расма тоже воскликнула: «О Йезус!» Рома ограничился коротким и емким словом «пиздец», которое выражает все, от восторга до боли утраты. Павлуша с идиотским выражением на лице крикнул: «Мамочка! Милая мамочка!» И только лицо Юры Корнишона походило на холодный кусок гранита. Юра резко опрокинул рюмку и начал краснеть. Лицо то багровело, то на нем появлялись какие-то синие всполохи. Наверное, так выглядит северное сияние. Первым нашелся Рома, который начал тыкать в кнопочки мобильного.

Выла сирена рухнувшего джекпота, Рома орал в трубку:

— Алло!!! Срочно выезжайте! Улица Грециниеку, восемь. Юра Корнишон умирает… Нет, не убили… То есть почти убили… Полиция?! Тогда нет! Не выезжайте!

Последние слова Ромы полицию заинтриговали. Неотложка приехала почти одновременно с копами. Охранник делал Юре искусственное дыхание. Медики споро положили Корнишона на носилки и сказали расстроенному Роме, что жить Юрий будет. Плакала Расма, Павлуша спрашивал у мамы, что они будут делать с таким выигрышем, Роме несли большой стакан виски со льдом.

Из больницы Юру выписали через две недели, но к дверям зала он подошел только в начале осени. В уголке играла Расма. Медленно повернувшись к Юрию, она с акцентом произнесла:

— Здравствуйте, Юра. Как вы? Юра, зайдите ко мне. Я вам подарю четки из янтаря. Они снимают давление и делают лучше ритм сердца. Обязательно зайдите.

Юра с улыбкой кивнул головой. Девушка-кассир Лига тоже мило улыбнулась и подмигнула. И, кажется, эта бархатная картинка начинающейся осени была завершенной и исполненной тепла. Но выходя из зала, Юра все же не стерпел…

— Лига, придет мальчик-дебил с мамой, вы его не пускайте. Он… Он разрушает ауру удачи.

Кораблик

Разорванный алый металл, паутина лобовика, беж сидений в кровавых подтеках… Увезли под пресс… Она отбегала год, ее хозяйка — коротких девятнадцать лет. Андрей пресекал все разговоры о судьбе, называл себя убийцей и бедоносцем. Его не интересовало ни наличие алкоголя в организме после вскрытия, ни нарушение скоростного режима при малом опыте вождения. Подаренные ключи он называл бомбой, убившей дочь. Огромное дерево, которое приняло удар, Андрей спилил. Оказалось, что древо почитали как памятник. Не то под ним искал рифму какой-то пиит, не то на одном из сучьев повесился любовный страдалец дней, ушедших в Лету.

Андрея оштрафовали. Вырисовывался принцип домино. Убитая машина, погибшая Ирочка, спиленное дерево. На этом месте до сих пор стоит небольшой крест. Аварий там меньше не стало. Может, место проклятое, а может, вдавленная в пол точка акселератора и есть одно из нависших над миром проклятий…

После похорон я долго не слышал Андрея. Вопрос: «Как дела, старина?» — прозвучал бы вульгарно. Спросить: «Ну как ты, Андрюш?» — всковырнуть рану, дать понять человеку, что оставшиеся годы ему можно только соболезновать. Он сам позвонил через месяц-два. Сообщил, что умер Витя Сомов. Спросил: пойду ли на похороны? С Витей мы одно время дружили. Хотя. Скорее все же — были приятелями. Снимали загородные бани не для помывки, летали на отдых. Таких, как Витька, любят женщины, остерегаются конкуренты, боготворят дети и не жалеет жизнь.