Читать книгу "Меж рабством и свободой. Причины исторической катастрофы - Яков Гордин"

Преодолеть это препятствие можно было только заручившись поддержкой шляхетства. Но, как мы увидим, князь Дмитрий Михайлович не сумел найти себе союзников, а генералитет — сумел…

Разумеется, даже в случае победы Голицына и его соратников, в случае принятия Верховным советом и императрицей нового устройства, на этом новом пути страну поджидало бы немало катаклизмов. Были бы и разгоны непослушных шляхетских и городских палат, были бы рецидивы самодержавного деспотизма, опирающегося на бюрократию и военщину. Но это уже была бы борьба внутри принципиально новой ситуации. Палаты, истинные представители свободного общенародия, — до конструктивного участия крестьянства в политической жизни дело дошло бы не скоро, хотя и двигалось бы в эту сторону, — палаты постепенно отвоевывали бы себе все большие права.

В протяженной политической борьбе необыкновенно важна точка отсчета. После Великой хартии вольностей и других конституционных установлений Англия знала и кровавые гражданские войны, и свирепый деспотизм Генриха VIII, и правление Марии Кровавой, но, несмотря на все это, движение шло в сторону увеличения свободы и развития представительных учреждений. И когда безумный Карл I Стюарт попытался перечеркнуть права парламента, ставшего законной властью не только де-юре и де-факто, но — что самое важное — психологически законной властью для большинства англичан, то это привело к революции и, несмотря на три десятилетия Реставрации, к падению абсолютизма — уже навсегда.

Когда безумные французские Бурбоны попытались отмахнуться от выработавшихся столетиями прав парламентов (местных судебных органов), магистратов и, главное, Генеральных штатов, то произошла революция.

И в Англии, и во Франции для большинства населения мятежниками, нарушителями закона были не парламент, не Генеральные штаты, но — короли. И Франция, несмотря на краткие ужасы якобинского террора, сквозь все потрясения и смены режимов уже через два десятилетия после Робеспьера вышла в достаточно либеральное политическое бытие. Во всяком случае, режимы реставрированных Бурбонов, Орлеанского дома, империя Наполеона III (особенно вторая половина) были либеральнейшими системами по сравнению с российским самодержавием XIX века и тем более с чудовищным коммунистическим режимом.

У России не было точки отсчета. "Ограничительные записи" XVII века не могли стать такой точкой, ибо не претворились в ясные государственные установления и не получили статуса закона в массовом сознании.

Принятие плана князя Дмитрия Михайловича могло стать такой точкой отсчета…

Анализируя проект Голицына, Милюков опирался на работу шведского историка Иерне, который, сопоставив тексты кондиций и основного плана со шведским законодательством, показал, что именно шведская "форма правления" лежит в основе голицынских проектов. Причем не столько современная Голицыну и Фику, сколько прежняя, существовавшая до установления абсолютизма Карлом XI — отцом Карла XII. Оно и понятно — Фик был хорошо знаком именно с этой "формой". Это обстоятельство еще раз подтверждает давнюю готовность князя Дмитрия Михайловича к радикальной реформе власти. Хотя он и консультировался в январские дни с датчанином Вестфаленом и шведом Дитмером, но использовал то, что уже было им заготовлено, задолго до смерти Петра II…

Верховный совет, пополненный двумя фельдмаршалами, при отсутствии Остермана, который немедля после 19–20 числа заболел, как он всегда заболевал в критические моменты, когда неясно было, какой выбор сделать, — Верховный совет поддержал план князя Дмитрия Михайловича и постановил обнародовать его 2–3 февраля, как только будет получено согласие Анны на предложенные условия.

Собственно, в отсутствие князя Василия Лукича решили все князь Дмитрий Михайлович и два фельдмаршала, поддержавшие старшего Голицына всецело. Князь Василий Владимирович Долгорукий, по свидетельству современника, непрестанно говорил о свободе. (Вспомним его горькое признание царевичу Алексею под Штеттином.) Князь Михаил Михайлович Голицын проникся идеями старшего брата полностью. Милюков приводит его монолог перед шведским послом Дитмером, которого он убеждал, что отныне "не будет более произвольных казней, ссылок, конфискаций; мало того, новое правительство всячески будет стараться уменьшить ненужные расходы, запретить всяческие поборы, дать свободу торговле, обеспечить каждому сохранность его имущества и понизить неслыханную высоту процента (при займах. — Я. Г.) учреждением банка".

Обратим особое внимание на то, что проект князя Дмитрия Михайлович отнюдь не был только политическим. Он в не меньшей степени касался экономики. По свидетельству фельдмаршала Голицына, досконально осведомленного о планах старшего брата, предстояло разрушить петровскую административную экономику, ориентированную на обслуживание военно-бюрократической машины, — гарантировалась неприкосновенность собственности, сокращались государственные расходы (надо понимать, расходы на двор, армию, администрацию), снимались экономические ограничения, открывалась возможность кредитования на разумных условиях.

При этом ощутимо возрастала бы степень политической свободы и бюрократические структуры попадали бы под контроль представительных учреждений.

Разумеется, такие перспективы были по сердцу очень многим. Слухи о предстоящих переменах быстро проникли в общество, откуда иностранные дипломаты и черпали свои сведения, и встречены были радостно.

Примчавшийся из Москвы в Казань офицер высокого ранга — бригадир Козлов — рассказывал с радостью своим казанским друзьям, что "теперь у нас правление государства стало порядочное, какого нигде не бывало, и ныне уже прямое течение делам будет; и уже больше Бога не надобно просить, кроме чтобы только между главными согласие было. А если будет между ими согласие так, как положено, то, конечно, никто сего опровергнуть не может".

Бригадир Козлов с завидной проницательностью уловил непременное условие успеха — "согласие между главными".

ОППОЗИЦИЯ: ФЕОФАН И ДРУГИЕ

Привыкнув за свою многотрудную жизнь к дипломатии с равными себе и немногими высшими, князь Дмитрий Михайлович отнюдь не привык лавировать во взаимоотношениях с теми, кого он считал по силе и значению ниже себя. Он сразу же допустил ошибку — в ночь с 18 на 19 января, — не призвав к совету Сенат и генералитет, тем самым обидев и восстановив против себя и своего плана многих, кто мог разделять его идеи. И этот стиль поведения не был, если разобраться, наследием боярской традиции, к которой князь Голицын был, конечно же, внутренне привержен. Боярство склонно было к истинной — не петровской — коллегиальности. Стремление князя Дмитрия Михайловича осчастливить всех из своих рук, опираясь на собственное знание — что кому надобно, было скорее данью традиции чисто самодержавной, унаследованной от первого императора.

Вторым резким ходом, который вряд ли можно считать непреднамеренной ошибкой, было устранение от влияния на высшую власть еще одной сильной корпорации. Если первой, как мы уже говорили, был военный и статский генералитет, армия и бюрократия, то второй — духовенство. Ни та, ни другая группы не были учтены в голицынском плане переустройства.