Читать книгу "От предъязыка - к языку: введение в эволюционную лингвистику - Валерий Даниленко"

Как на изготовление орудий труда, так и на создание языка у первобытных людей была направлена одна и та же энергия — культуросозидающая. Эта энергия распросторонялась на все области появляющейся культуры — будь то первые орудия труда или первые слова. Как же можно в таком случае их отрывать друг от друга? Между тем Д. Бикертон не стеснялся это делать. Об этом свидетельствует такой его вопрос: «Другой вопрос — почему. В то время как некий простой протоязык начал развиваться, культура, похоже, стояла на месте практически до того момента, когда появился наш собственный вид, Homo sapiens sapiens — человек разумнейший из разумных?» (там же, с. 157). Этим вопросом его автор противоречит собственному утверждению: «Язык не развивался в вакууме» (там же, с. 114).

Заявление 2.1: «Одну из лучших гипотез последнего времени относительно СКЖ (систем коммуникации у животных. — В.Д.)у шимпанзе и бонобо выдвинули Эми Поллик (Ашу Pollick) и Франс де Ваал (Frans de Waal) из Национального центра по изучению приматов Р. Йеркса. Они составили список из тридцати одного жеста, пятнадцати вокализаций и трёх мимических выражений. Из этих сигналов три жеста и шесть вокализаций принадлежали исключительно шимпанзе, а два других жеста и шесть вокализаций имелись только у бонобо. Используя эти данные, Поллик и де Ваал пришли к довольно странному выводу: к поддержке теории о том, что язык человека имел скорее жестовое, а не вокальное происхождение… Но цели всех этих жестов и вокализаций — всё что угодно, но только не подобие языку» (там же, с. 64).

Заявление 2.2: «Перемещаемость в призывных сигналах сформировала… мост, без которого мы до сих пор оставались бы бездомными бродягами в саваннах или, что более вероятно, уже давно вымерли бы» (там же, с. 240).

Почему эти два заявления выглядят как противоречащие друг другу? Потому что в первом из них какое-либо подобие между жестово-мимическими «языками» у животных, а стало быть, и у наших животных предков напрочь отвергается, а во втором это подобие по существу утверждается, поскольку в нём речь идёт как раз о жестово-мимических языках, которыми пользовались наши предки и которые Д. Бикертон рассматривает как мост между жестово-мимической коммуникацией и языком.

О каком же мосте между жестово-мимической коммуникацией и языком мы имели бы право говорить, если бы между ними не было никакого намёка на подобие? Более того, призывную жестово-мимическую коммуникацию он рассматривал как жёлудь, из которого вырос язык-дуб. Вот и вышло, что первое заявление — наследие художественного прошлого его автора, которое было им высказано для того, чтобы заинтриговать им читателя.

Ещё один пример художественного мастерства Д. Бикертона:

Заявление 3.1: «Настоящий прорыв к языку обязан идти через перемещаемость (т. е. через отрыв сигнала от ситуации „здесь и сейчас“. — В.Д.), а не через произвольность» (там же, с. 177).

Заявление 3.2: «Постепенно звуки отделялись от ситуации, которая их породила. Стоит поместить какую-то вещь в разные контексты, как её конкретные детали начнут бледнеть: появление произвольного символа становится всё ближе» (там же, с. 241).

Опять та же история. Сначала произвольность отбрасывается как ключевой момент в осознании знаковой природы жестово-мимических сигналов у наших предков, а затем он её присоединяет к перемещаемости, чтобы уже в союзе друг с другом они помогли перейти жестово-мимическому сигналу в слово.

Подобных противоречий у Д. Бикертона хоть пруд пруди. Я приведу ещё одно:

Заявление 4.1: призывные сигналы у предков человека «обладали перемещаемостью, тем, чего не смогли достичь другие виды приматов; они содержали добытую задолго до высказывания информацию о вещах, лежащих далеко за пределами непосредственного восприятия реципиента; они создавались и выучивались, а не были врождёнными (hard-wired)» (там же, с. 238).

Заявление 4.2: «Все они (призывные сигналы. — В.Д.) происходили от одной причины: неспособности проточеловеческого разума взаимодействовать с чем-либо, кроме текущих обстоятельств. Другими словами, на перемещаемость они были не способны» (там же, с. 239).

Так были наши предки способны на перемещаемость сигналов, которыми они пользовались, или не были? Могли они в их употреблении отрываться от ситуации «здесь и сейчас» или не могли? Например, могли они с помощью жеста упоминать о мамонте в его отсутствии или не могли?

В конечном счёте выясняется: да, могли, но в очень ограниченной степени. Они были способны отрывать от ситуации «здесь и сейчас» только один вид сигналов — призывные. На эти сигналы мы должны богу молиться, поскольку именно благодаря им, по Д. Бикертону, возник язык, а он главным образом и сделал нас людьми. Призывные сигналы для него — та же палочка-выручалочка, что и указательный жест для М. Томаселло.

Тому свойству знака, которое Ч. Хоккет назвал перемещаемостью, Д. Бикертон придавал фундаментальное значение. Именно перемещаемость в его теории отделяет СКЖ от языка. В системе коммуникации австралопитеков он видел лишь её зародыш. Его развитие шло очень медленно, но час настал: наши предки справились с отрывом знака от ситуации «здесь и сейчас». С этого момента начался язык.

Если мы попробуем в теории Д. Бикертона свести концы с концами, то выйдет картина, в значительной мере напоминающая ту, которую мы уже встречали у М. Томаселло. Подобно последнему, Д. Бикертон придавал жестово-мимическому общению наших животных предков решающее значение в их осознании произвольной природы знака. Правда, в отличие от М. Томаселло, Д. Бикертон поставил здесь на первое место не произвольность, а перемещаемость.

Благодаря способности к отрыву сигнала от ситуации «здесь и сейчас» и осознанию его произвольности наши предки смогли совершить прорыв к языку. Он произошёл в первую очередь благодаря переводу так называемым призывных сигналов в слова.

Почему именно на материале призывных сигналов, по мнению Д. Бикертона, создавались первые слова? Потому что только эти сигналы австралопитеки могли отрывать от ситуации «здесь и сейчас». Что они собой представляли, эти призывные сигналы?

С помощью призывных сигналов тот или иной австралопитек привлекал внимание других своих собратьев. Так, с их помощью он мог привлечь внимание к неподалеку лежащему мёртвому телу травоядного, чтобы приступить к трапезе.

Призывных сигналов у наших обезьяних предков было очень мало — «крошечная горстка сигналов, направленных на привлечение внимания» (там же, с. 233). Между тем именно эта горстка позволила нашим предкам через тысячи и тысячи лет сделать прорыв к человеческому языку. Как это произошло? Д. Бикертон показывает это на примере появления слова, обозначающего мамонта.

«Сигналы, связанные с призывом (рекрутингом), — пишет Д. Бикертон, — были единственными сигналами в СКЖ проточеловека, которые обладали перемещаемостью, и в самом начале они были связаны с тем, что случилось или вот-вот случится. Сигнал, которому вы дали бы обобщённое имя „мамонт“ мог быть понят как „мы только что нашли мёртвого мамонта и хотим, чтобы вы пришли помочь нам его разделать“. Но именно потому, что сигнал — пантомима внешнего вида животного или его движений, голосовая имитация шума, который оно производит, или что-то ещё — скорее привлекал внимание к сущности мамонта, нежели просто указывал на облик конкретного животного, стало возможным использовать этот сигнал и в других ситуациях, связанных с мамонтами. Здесь нет другого выхода, кроме как рассказывать правдоподобные истории. Проходя вдоль высохшего ручья, в котором ещё осталась влажная грязь скупой плод редких дождей, два индивида, молодой и старый, видят цепочку глубоких следов. Старый указывает на неё и воспроизводит сигнал „мамонт“» (там же, с. 240–241).