Читать книгу "Дядьки - Валерий Айрапетян"

— Васечка, что у тебя с глазиком? — лопотали они, оценивающе приглядываясь к глазу в алых сумерках моей спальни.

— Сглазили, — отшучивался я, не выдавая экзотично звучащий диагноз. Но утром все равно, спешно и брезгливо морщась, собирались, чтобы уйти и не вернуться.

Женщины, которые со мной не спали, не доставали меня надоедливыми расспросами, а просто внимательно исследовали бугорок, поселившийся на моем веке.

Но более всего меня достали бабки! Они буквально ходили за мной по пятам, предлагая ценнейшие знахарские зелья от моего недуга. В виде основного средства настойчиво рекомендовался байховый чай, круто заваренный в собственной моче. После пятнадцати минут кипения мочу предлагалось слить в другую посуду, чаинки собрать в марлю и прикладывать тампон к глазу, периодически подмачивая его в чайной моче. Баба Зоя из соседнего подъезда, модернизировав классический метод, предлагала просто окунать во вскипяченную мочу чайный пакетик «Липтон».

— Тсс! — заговорщицки шипела она, примыкая к моему уху. — Никому ни слова об этом. Бабки не поймут, подумают, отваживаю я тебя от них. Не любят они прохрэсса! Старухи! Хе-хе-хе-хе-хе…

Я утвердительно кивнул и в расстроенных чувствах побрел дальше.

Все чаще я просто кивал и уходил. Расстроенный и одинокий. Шишка продолжала расти, пока не достигла величины половины глазного яблока. Доктор, продолжая тревожно мять подбородок, советовал подождать еще с месяцок.

— Мейбомиева железа — это серьезно! — восклицал он, вздымая указательный палец правой руки вверх, а левой продолжая мять дряблый подбородок. — Надо бы, милейший, подождать с месяцок…

Думаю, я долго бы еще ходил к задумчивому доктору, если б не случай, избавивший меня от надоедливого дефекта.

Потерпев очередное фиаско в попытке познакомиться с привлекательной девушкой, я устало брел домой. Завоевавший уже половину века, халязион мало привлекал красоток, и даже вдохновенно рассказанные анекдоты, прежде поставлявшие мне не один десяток легкомысленных барышень, сейчас оставляли их равнодушными, будто я пересказывал им текущие сводки с фондовых рынков. Наглый, бесстыжий уродец вогнал меня в тоску и уныние. В конце концов я поплелся в бар и напился текилы, от отчаяния запивая ее пивом.

На улице оказался глубоко за полночь. Не было часов, поэтому о времени я узнал от немолодой женщины, которая, пройдя мимо меня шатающегося, сказала другой немолодой женщине, шедшей рядом с нею:

— Четыре утра, а все пьянь шастает по городу…

Внезапно меня охватило чувство полнейшей безнадеги. Плескавшаяся в свинцовых волнах Нева не придавала оптимизма, нагоняя тревогу и умножая горечь отравленной недугом жизни.

Внезапно, будто противореча угасающей во мне витальности, меня накрыла волна вожделения и, не дав опомниться, понесла дальше. Захотелось женщину. Где-то читал, что, агонизируя, мужчина эякулирует — так природа напоследок восстает против смерти, надеясь продлить себя в случайно оброненном семени. Я был далек от агонии, но жизнь представлялась мне штукой жалкой и бесформенной, как тающая на солнце медуза. Природа, почуяв неладное, взялась за свое. Возбуждение нарастало. Плохо освещенные улицы множили зуд.

Я уже собирался свернуть за угол, но вдруг услышал цокот приближающихся каблучков. Прислушался. Тонкая шпилька, стальной колпачок. Скорее всего, девушка с модным журнальчиком в сумочке. Шажки были четкими, оформленными, спешащими. Упругая, дерзкая походка.

Молодая девушка, представлял я, стройная женщина… Блондинка… Брюнетка…

Образы соблазнительных женщин запрыгали передо мной быстрыми слайдами. Прилив тестостерона сносил все плотины. Страх и простые приличия забылись, как пьяный сон. Я готов был к прямому действию. Шаги приближались. Я встал у самого угла, вжавшись в стену. Втянув понурый живот, замер. Идущая навстречу мне прелестница через пять секунд должна была поравняться со мной. Пять, четыре, три, два, один… Бросок!

— Иди ко мне, моя куколка! — завопил с придыханием, сбагрив тело могучим рывком к себе.

Мое лицо оказалось на линии сосков жертвы. Вместо душистых и мягких полусфер, в нос уперлись два твердых блинчика. Обонятельные анализаторы уловили запах мужского пота на отвороте женской кофты. Вместо звонкого девичьего визга надо мной прогремел мужицкий басистый раскат:

— Да ты реально офигел, фраер!

Не успел я опомниться, как поймал справа чугунного крюка в челюсть. Пока пытался поймать равновесие, что-то сверкнуло сталью и полоснуло по левой брови. Горячая жидкость залила лицо. Тело продолжало громыхать надо мной:

— Ну чё, подонок, мясца захотелось молоденького?! Получай…

Я смирно лежал на земле, свернувшись калачиком. Дьявольский хмель от текилы и пива вмиг испарился, как испарилось и желание близости.

— Получай, похотливая собака! — не унималось тело, продолжая охаживать остроносыми полусапожками мой обмякший живот.

С удивлением осознал, что прежде не встречал такого фасона. Попинав меня еще минуты три и поверив в то, что я потерял сознание, тело пошарило по моим карманам и, не обнаружив ничего, кроме паспорта, сплюнув, ушло. Ушло, заманчиво поцокивая каблучками. «Еще одно исключение из правил», — подумалось мне. С трудом поднявшись, я завернул за угол, прошел метров двести и остановился. В меня уперлась зеленая неоновая вывеска.

— Ночной клуб «СТЕЛС», — прочел я, сглотнув очередную порцию пряной крови. — «ШОУ ТРАНСВЕСТИТОВ!!!», — анонсировалось ниже.

Не помню, как добрался до дому, но через неделю, когда сошли синяки, халязиона уже не было. На его месте красовалась тонкая бурая полоска зарастающего пореза. В этот же день я посетил своего доктора.

— Гм, гм, гм, — цедил он, не переставая разминать бритый подбородок. — Надо бы понаблюдать. Приходите-ка, любезный, через месяцок…

Обстоятельства

Степан Ложкин, сорокалетний холостяк, большой и нескладный житель села Трофимовка, собирался в областной центр на юбилей родственника и нервничал. Города Ложкин не любил и всегда поражался желанию людей поскорее туда перебраться. «Вонь и суета!» — восклицал он, когда кто-то начинал при нем расписывать прелести городской жизни.

Нужно было выгладить костюм, надеть тесные и скрипучие лакированные ботинки, найти подарок и весь вечер общаться с гордыми горожанами, которые несут в себе факт городской прописки, как орден за заслуги перед Отечеством.

Но больше всего Степана беспокоило другое. Он никак не мог представить себе, как будет ночевать в чужом доме, посещать тесный туалет, громко сморкаться (а тихо он не умел) во время умывания в ванной, которая по соседству с кухней, а на кухне полно завтракающих гостей…

Все это тяготило Степана, и если бы кто-то сообщил ему сейчас, что торжество отменяется, то он бы почувствовал сильнейшее облегчение и, наверное, на радостях напился.