Читать книгу "Время свинга - Зэди Смит"

Каррапичано опустил взгляд, полупобежденный, к своему планшету, и на миг мне показалось, что он утратит самообладание. Рядом невозмутимо стоял министр — он не очень понял, что сказала Эйми, и просто ждал отмашки начать сызнова.

— Пора уже посетить школу, — сказал Каррапичано, не поднимая головы, обогнул министра и толчком открыл ворота.

Там нас встречала нянька Эстелль с детьми, и все они бегали по исполинскому песчаному двору — пустому, если не считать двух покореженных штанг от футбольных ворот без сетки, — и салютовали раскрытыми пятернями любому ребенку, кто бы ни подошел к ним: они были в восторге, что их выпустили к такому количеству своих. Джею в то время исполнилось восемь, а Каре шесть, всю жизнь их воспитывали и обучали дома. Пока мы совершали поспешный обход шести крупных, жарких, весело выкрашенных классных комнат, из них сыпалось множество детских вопросов — не сильно отличающихся от моих, но у них они были неотредактированными и непродуманными, а их нянька старалась — безуспешно — их зашикать и заткнуть. Мне же хотелось к ним только добавить. Почему у директора школы две жены, почему некоторые девочки носят косынки, а какие-то нет, почему все учебники грязные и рваные, почему их обучают на английском, хотя дома по-английски они не говорят, почему учителя пишут слова на доске неправильно, если новая школа — для девочек, что будет тогда с мальчиками?

Девять

Почти каждую субботу, пока приближался мой собственный средний путь[100], я ходила с матерью то на один марш протеста, то на другой, против Южной Африки, против правительства, против ядерных бомб, против расизма, против сокращений, против либерализации банковского сектора или в поддержку учительского профсоюза, Совета Большого Лондона или Ирландской республиканской армии. Цель всего этого мне понять было трудно, если учитывать природу нашего неприятеля. Почти каждый день я видела этого неприятеля по телевизору — жесткая сумочка, жесткие волосы, несгибаемая, негнущаяся — и неизменно не тронутая тем, сколько людей моей матери и ее дружкам удалось собрать на марш субботним утром накануне и провести через Трафальгарскую площадь к само́й сияющей черной ее двери. Помню, я как-то маршировала за сохранение Совета Большого Лондона, годом ранее, шла, такое ощущение, что не один день — полмили следом за матерью, которая выступала впереди, увлеченно беседуя с Красным Кеном[101], — несла над головой плакат, а потом, когда он уже стал слишком тяжелым, на плече, как Христос при Распятии, тащила его по Уайтхоллу, пока наконец мы не сели в автобус домой, где я рухнула в гостиной, включила телевизор и узнала, что СБЛ упразднили в тот же день, но раньше. Но все равно мне рассказывали, что сейчас «нет времени танцевать» или же, для разнообразия, что «сейчас не время танцевать», словно танцы воспрещал сам исторический момент. У меня есть «обязанности», они привязаны к моей «разумности», каковую не так давно подтвердил учитель в школе, которому пришло в голову попросить наш класс принести «то, что мы читаем дома». То было одно из тех мгновений — а бывало их много, — когда нам, ученикам, напоминали о фундаментальной наивности наших учителей. Весной они выдавали нам семена, чтобы мы «сажали их у себя в садиках», или просили после летних каникул написать страничку о том, «куда мы ездили на отдых». Но это меня не ранило: я бывала в Брайтоне, и не раз, а однажды — в алкокруизе до Франции, и к тому же с удовольствием ухаживала за растениями на подоконнике. Но как быть с цыганской девочкой, от которой дурно пахло, у нее весь рот в гноящихся болячках, а каждую неделю фингал под глазом? Или с близнецами, слишком взрослыми и смуглыми, чтоб их хотели усыновить, и потому их пинали из одного местного приюта в другой? Что делать с мальчиком, у которого экзема — мы с Трейси как-то заметили его через решетку Куинз-парка летней ночью, одного, он крепко спал на лавке? Временные учителя из всех были самые наивные. Помню, как удивился этот, когда немалое число детей принесло либо «Радио−», либо «ТВ-Таймз»[102].

Я принесла свои биографии танцоров, толстые книги с портретами 70-х в расфокусе на обложках: великие звезды в старости — в шелковых парадных платьях и шарфах, в розовых накидках со страусиными перьями, — и по одному только подсчету страниц было решено, что мое будущее следует «обсудить». Мать пришла на встречу рано, еще до начала занятий, и там ей сообщили, что те же книги, за чтение которых она иногда насмехалась надо мной, — свидетельство моей разумности, что есть тест, который подобные «одаренные» дети могут пройти, а по его итогам, если они выдержат все успешно, им можно будет рассчитывать на такие хорошие школы, где дают стипендии — нет-нет-нет, никакой платы за обучение, не беспокойтесь, я имела в виду «средние», а это совсем не одно и то же, там никакие деньги не требуются вообще, нет-нет, не волнуйтесь, пожалуйста. Я украдкой глянула на мать — ее лицо ничего не выдавало. Это из-за навыков чтения, пояснила учительница, обходя вниманием наше безмолвие, видите ли, они у нее вообще-то довольно развиты. Учительница оглядела мою мать — ее майку без лифчика и джинсы, косынку из кенте[103] на голове, пару громадных сережек в форме Африки — и спросила, не присоединится ли к нам отец. Отец на работе, ответила мать. О, сказала учительница, поворачиваясь ко мне, а чем занимается твой отец, дорогая, это он в доме читатель или?.. Отец — почтальон, сказала мать. Читатель в доме мать. Так, обычно, сказала учительница, зардевшись и заглядывая в свои записи, обычно мы вообще-то не предлагаем сдавать вступительные экзамены в независимые школы. Я имею в виду, что стипендии в наличии имеются, но нет смысла настраивать этих детей на разочарование… Но эта молодая мисс Брэдуэлл, которая у нас недавно, подумала, что, быть может, ну, она решила, что в ситуации с вашей дочерью может оказаться как раз тот случай, когда…

Домой мы шли молча, обсуждать больше было нечего. Мы уже бывали в громадной и шумной единой средней школе, куда я пойду осенью, — мне ее впихнули с обещанием, что где-то в неразберихе обшарпанных коридоров, отгороженных перегородками классов и временных туалетов есть «танцевальная студия». Все мои знакомые — кроме Трейси — шли туда, и это утешало: чем больше нас, тем надежнее. Но мать меня удивила. Во дворе жилмассива она остановилась у подножия лестницы и сказала, что я пойду сдавать этот экзамен — и буду прилежно стараться, чтобы его сдать. Никаких танцев по выходным, никаких отвлечений: мне дают возможность, сказала она, какой у нее самой никогда не было, поскольку ей в моем нынешнем возрасте — ее же учителя — посоветовали овладевать сорока словами в минуту, как всем остальным черным девочкам.