Читать книгу "Иерусалим. Один город, три религии - Карен Армстронг"

Абсолютная обособленность Бога подчеркивалась тем, что лишь священники могли приближаться к сердцу святыни, Двиру. Как указывает Иосиф Флавий, первосвященнические ризы также заключали в себе космический смысл: хитон символизировал небо и землю, а наплечник – четыре элемента вселенной (Древности, III, 7, 7). Это было вполне уместно, поскольку первосвященник служил в святилище «не только от имени всего рода человеческого, но и от имени главных элементов природы – земли, воды, воздуха и огня» (Филон, Об особых законах, 1:97). Но чтобы в день праздника Йом-Кипур войти в Двир, он переодевался в белоснежное льняное облачение, уподоблявшее его ангелам – посредникам между небесами и землей. Священное пространство по-прежнему могло одаривать людей ощущением божественного присутствия, не выражаемого ни одним из доступных человеку способов. Подготовительные ритуалы, процесс восхождения на Храмовую гору, нарастание святости дворов и помещений Храма – все это помогало верующим почувствовать, что они перешли в иное измерение и пребывают в реальности, которая существует наравне с обычной жизнью, но совершенно отдельно от нее. Уровни святости на Храмовой горе выполняли функцию ступеней месопотамского зиккурата, – они превращали ровную площадку в символическую священную гору, «на вершине» которой – в Двире – находилась область божественного. Образность Храма помогала отчетливее воспринять истинный смысл земного мира, лежащий в основе бытия. Все сущее – включая разрушительные силы Йама – могло приобщиться к сокровенной святости Двира.

Во времена Ирода в Иерусалим стекалось гораздо больше паломников из Палестины и диаспоры, чем когда-либо раньше. В большие паломнические праздники – на Пасху, Суккот и Пятидесятницу (Шавуот) – в Иерусалим стекалось от 300 000 до 500 000 человек (Sanders, 1992, p. 128). Несмотря на пристальное внимание к вопросам ритуальной чистоты, эти праздники вовсе не были угрюмыми и тоскливыми мероприятиями. В священный город отправлялись всей семьей. Путь в Иерусалим был долгим, паломники шли большими группами, по вечерам устраивались на ночлег, собирались для совместных трапез, пили вино, шутили, смеялись, распевали песни. Когда они прибывали в город, разгоралось настоящее веселье. Паломники устраивались на постой в частных домах или при городских синагогах, а некоторые предпочитали встать лагерем неподалеку от города. Полагалось приносить с собой специальную «паломническую десятину», которую следовало потратить в Иерусалиме, причем не обязательно на благочестивые нужды – можно было купить мясо, вино или что-то еще для своего удовольствия. В атмосфере непринужденного веселья легко завязывались новые знакомства, устанавливались дружеские отношения, и паломники возвращались домой, с новой силой ощущая радость единения со своим народом: так праздники укрепляли одновременно связь людей с Богом и друг с другом, создавая узы взаимопомощи (Древности, IV, 8, 7; Филон, Об особых законах, 1:70).

Сами праздники тоже были временем ликования. Радостная атмосфера сохранялась все восемь дней, что длился праздник Суккот, когда иудеи из домов переселялись в шалаши из зеленеющих ветвей, оживлявшие весь город. Особенной любовью верующих пользовался праздник Пасхи. Каждая семья (или несколько объединившихся семей) приводила в Храм на заклание пасхального агнца, которого потом съедали за праздничным ужином в память об освобождении еврейского народа из египетского рабства. Самой оживленной и шумной была церемония черпания воды в праздник Суккот, символизировавшая соединение верхнего и нижнего миров. Согласно тогдашним космологическим представлениям израильтян, земля представляла собой капсулу, окруженную водой, причем верхние воды были мужскими, а опасные нижние – женскими, подобными Тиамат. Два начала желали соединиться, и это могло произойти именно в Иерусалиме – «центре мира», где встречались все уровни бытия. Раз в году «затычки», запирающие вход в нижний мир, символически открывались, и при бурном ликовании народа верхние воды смешивались с нижними. Как утверждает Талмуд, тот, кто никогда не видел этого торжества, не знает, что такое радость (Patai, Ch. 3). Черпание воды было признанием могущества первородного хаоса, который должен вторгнуться в мир, чтобы обеспечить в нем на ближайший год жизненную силу, способность к созиданию и обилие плодов.

В период правления Ирода Храм, как и прежде, занимал центральное место в религиозной жизни иудеев, однако некоторые из них уже начинали искать иные пути к Богу. Как мы уже видели, мистики, особенно в диаспоре, в своих видениях стали воспарять прямо к высшей реальности, минуя Храм, который ее символизировал. Кроме того, евреи собирались в синагогах и других местах собраний, где можно было изучать Тору и вступать в сферу духовного без физического путешествия в Иерусалим[38]. Даже в самой Палестине некоторые иудеи научились воспринимать Бога непосредственно в общине, среди единоверцев. Среди фарисеев, продолжавших чтить Храм, во времена Ирода выделились две школы, возглавлявшиеся мудрецами Шаммаем и Гиллелем. Школа Шаммая требовала, чтобы фарисеи еще строже, чем прежде, обособлялись от языческого мира – не ели вместе с язычниками, не принимали от них подарков, не говорили по-гречески. Отчасти это было обусловлено стремлением усилить религиозную чистоту Храма, слишком долго зависевшего от языческих правителей, однако замкнутая община, видевшаяся Шаммаю в качестве идеала, была также отражением древней священной географии, в которой неевреи полностью исключались из сферы святости.

Соперничающая школа Гиллеля также придавала большое значение чистоте и обособлению, но вместе с тем подчеркивала важность милосердия. В течение хасмонейского периода идеал сострадания, судя по всему, был полностью утрачен. После жестоких гонений Антиоха Эпифана законоучители заботились о чистоте Иерусалима и Храма, а не о социальной справедливости, которая исстари рассматривалась как непременный элемент сионского культа. Фарисеи – последователи Гиллеля – считали главной обязанностью еврея совершение поступков, продиктованных милосердием и добротой. Соблюдение соответствующих мицвот обладало в их глазах не меньшей искупительной силой, чем жертвоприношение в Храме (см., например, Авот 1:12–13; Сифра 109Б; ТВ Бава Батра 9А, Б; Авот де рабби Натан 7:17A, Б; Танхума Ноах 16A). Некоторые фарисеи объединялись в особые братства, члены которых (хаверим – «друзья») сурово ограничивали себя, чтобы все время пребывать в состоянии ритуальной чистоты, необходимой для поклонения в Храме. Возможно, для них это был символический способ постоянно находиться рядом с Богом в обычной жизни и сделать столы у себя дома такими же священными, как большой алтарь во Дворе Священников. Когда хаверим собирались на совместную трапезу, она приобретала особый сокровенный смысл, подобно трапезе храмовых священников, когда они вкушали мясо жертвенных животных (Sanders, 1992, p. 441). Эта разновидность благочестия позволяла превратить всякий дом в храм и принести священную реальность Иерусалима в самое скромное жилище.