Читать книгу "Ритуалы плавания - Уильям Голдинг"

Моя попытка быть всем для всех провалилась — провалилась с позором и унижением для меня. В мои намерения, как я уже писал, входило подняться на капитанский мостик, извиниться за давешнее мое туда вторжение, испросить дозволения появляться там в дальнейшем и, наконец, договориться об отправлении богослужений. Я едва нахожу в себе силы, дабы рассказать о той ужасной, кошмарной сцене, которая разыгралась вследствие моей, исполненной самых благих намерений, попытки вновь явить себя уже знакомому мне кружку офицеров и джентльменов. Сразу по завершении предыдущего абзаца я поднялся на нижнюю площадку мостика, где стоял один из лейтенантов и рядом с ним два матроса возле рулевого колеса. Я приподнял шляпу и, обращаясь к офицеру, самым приветливым тоном заметил:

— Какая славная погода установилась, сэр!

Лейтенант будто и не слышал меня. Но это бы еще полбеды. Куда страшнее был грозный рык, раздавшийся с кормы:

— Мистер Колли! Мистер Колли! Подите сюда, сэр!

Не такого приглашения я ждал. И тон, и слова меня совсем не порадовали. Но и это все были сущие пустяки по сравнению с тем, что за сим последовало, стоило мне приблизиться к капитану.

— Мистер Колли! Долго вы еще будете вносить смуту в ряды моих офицеров?

— Смуту, сэр?

— Вы не ослышались, сэр.

— Но здесь какая-то ошибка…

— Если и ошибка, то ваша, сэр. Вы хоть в курсе, какими полномочиями наделен капитан на борту вверенного ему судна?

— Самыми широкими, и это вполне оправдано. Но на правах рукоположенного в священнический сан…

— Здесь вы пассажир, сэр, не больше и не меньше. Притом пассажир, который, не в пример остальным, не умеет себя вести и как…

— Сэр!

— Вы действуете мне на нервы, сэр. Вас доставили на борт моего корабля, не сочтя нужным даже уведомить меня соответствующим документом. Когда просят взять на борт какой-нибудь тюк или бочонок, и то соблюдают правила вежливости и сперва со мной договариваются, сэр. Далее, я, видимо, переоценил ваши возможности, предположив, что вы умеете читать…

— Читать, капитан Андерсон? Еще бы я не умел читать!

— Однако, вопреки моим черным по белому написанным распоряжениям, вы, едва успев оправиться после болезни, уже дважды приставали к моим офицерам и мешали им…

— Я ничего не знаю, ничего такого не читал…

— Я толкую вам о составленных мною «Правилах пребывания на борту», сэр, и вывешены они на самом видном месте там, где находятся каюты пассажиров, ваша в том числе.

— Никто не привлек моего внимания…

— Не мелите чепухи, сэр. При вас есть услужающий матрос, и «Правила» висят у вас под носом.

— Никто мне…

— Незнание правил не освобождает вас от их соблюдения. Если вы хотите пользоваться привилегией пассажиров свободно перемещаться по кормовой части судна… Или вы попросту не хотите жить среди благородной публики, сэр?.. Так идите и читайте — для вас писано!

— У меня есть законное право…

— Сперва прочтите правила, сэр. А когда прочтете, заучите их наизусть!

— Как, сэр! Вам угодно обращаться со мной как со школьником?

— Если захочу, буду обращаться с вами как со школьником, сэр, или велю заковать вас в кандалы — если захочу, или высечь вас линьками — если захочу, или вздернуть вас на рее — если захочу…

— Сэр! Сэр!

— Вы ставите под сомнение мою власть?

И тут я все понял. Как и мой несчастный юный друг Джош — ты должна его помнить, — капитан Андерсон не в своем уме. Джош всегда был в относительном порядке, покуда при нем не заговаривали о лягушках. Вот тогда каждый мог своими ушами слышать, а впоследствии, увы, и видеть, как его мания являла себя со всей неоспоримой очевидностью. Так и капитан Андерсон: в общем и целом рассудок его в порядке, но, по несчастному стечению обстоятельств, он избрал меня объектом своей мании, состоящей в отыскании того, кого можно унижать, — и выбор, естественно, пал на меня. Однако мне оставалось идти у него на поводу, ибо сошел он с ума или нет, но в его злобных нападках было нечто такое, что не оставляло сомнений в его готовности привести в исполнение если не все, то некоторые из высказанных им угроз. Я ответил ему, как мог непринужденнее, правда, голос мой, боюсь, все-таки предательски дрогнул:

— Ни в малейшей степени, капитан Андерсон.

— Так выполняйте приказ!

Я молча повернулся и ушел. Едва я оказался от него на почтительном расстоянии, меня с ног до головы прошиб пот, до странности холодный, и в то же самое время лицо мое, по контрасту, полыхало огнем. Я понял, что меньше всего хотел бы сейчас встретиться с кем-то глазами, столкнуться лицом к лицу. А что же мои собственные глаза? В них стояли слезы! Хотел бы я сказать, что то были слезы ярости, но к чему кривить душой? — то были слезы позора. На берегу наказание исходит в конечном счете от монаршей власти. На море же наказание исходит от капитана, которого, в отличие от монарха, все видят воочию. На море страдает достоинство человека. Ты словно участвуешь в поединке — не странно ли? И получается, что все мы… но я отвлекся. Чтобы не быть многословным, скажу только, что я дошел кое-как, правильнее сказать, добрел на ощупь до коридора, где расположена моя каюта. Когда же мой взор прояснился и я немного пришел в себя, я стал глазами искать бумагу с капитанскими «Правилами». И точно, она висела на самом виду, на стене возле кают. Сейчас я припоминаю и то, что, пока меня донимала морская болезнь, Филлипс говорил мне что-то о Правилах и даже называл их капитанские Правила; но лишь тот, кто был так тяжко болен, как я, может понять, сколь ничтожный след оставили в моем изнуренном сознании его слова. Но факт есть факт: бумага висела на месте. Все складывалось не в мою пользу, если не сказать больше. Я допустил, пусть по самым строгим меркам, досадную небрежность. Листок с «Правилами» висит в рамке под стеклом. Стекло изнутри запотело от влажного воздуха. Но я сумел прочесть написанное и воспроизвожу здесь наиболее важные пункты.

Пассажирам категорически запрещается вступать в разговор с офицерами, в то время как оные заняты отправлением своих служебных обязанностей на судне. Категорически запрещается отвлекать вахтенного офицера в часы вахты; обращаться к нему позволительно только по его, офицера, прямому требованию.

Теперь понятно, в какую кошмарную ситуацию я попал. Вахтенным офицером, по моему разумению, был, вероятно, тот старший офицер, который находился подле капитана, а потом, во время моей повторной попытки, — лейтенант, стоявший возле рулевых. Проступок мой был непреднамеренным, однако и отрицать его невозможно. И даже при том, что обращение капитана Андерсона со мной не было (а может статься, никогда и не будет) обращением джентльмена с джентльменом, все-таки мне следовало формально извиниться перед ним и передать мои извинения тем офицерам, коих я, возможно, побеспокоил во время исполнения ими своих обязанностей. Не следует также забывать, что мой сан по самой природе своей требует от меня смирения и стойкости. И потому я легко и быстро утвердил в своей памяти главные параграфы и тотчас вернулся на самую высокую палубу, или, пользуясь флотским выражением, «мостик». Ветер немного усилился. Капитан Андерсон прохаживался взад и вперед по своей стороне палубы, лейтенант Саммерс разговаривал с другим лейтенантом вблизи рулевого колеса, с которым управлялись два матроса, ведя огромный наш корабль вперед по пенистым морским валам. Мистер Саммерс указывал на какую-то снасть в хитросплетении такелажа. Юный джентльмен, стоявший за спиной лейтенантов, коснулся рукой края шляпы и проворно, вприпрыжку, сбежал по ступеням лестницы, той самой, по которой я только что поднялся наверх. Я приблизился к капитанской спине и остановился в ожидании, когда он обернется.