Читать книгу "Загубленная жизнь Евы Браун - Анжела Ламберт"

Ева не умела сосредоточиться настолько, чтобы погрузиться в чтение серьезных книг (она никогда не читала ничего, кроме журналов и дешевых любовных романов) или хотя бы навести порядок в своих фотографиях. Но в какой-то момент между 1937 и 1941 годами — возможно, во время долгого отсутствия Гитлера или в дождливый день, когда не выйдешь за порог — Ева с Гретль решили разобрать кучу накопившихся снимков. Они вытащили коробки и пухлые конверты с перемешанными фотографиями и уселись за столом в гостиной Евы. Для альбомов девушки выбирали фотографии наугад, ни одна из сестер не стала бы методично сортировать их. О каком уж хронологическом порядке, а тем более точных и вразумительных подписях может идти речь? Моментальные снимки младенческих и школьных дней помещены вразнобой и часто соседствуют со студийными портретами, сделанными двадцать лет спустя. Ева, очевидно, осталась довольна результатом, так как выбрала сотню лучших фотографий, сняла с них копии и вставила в пять обтянутых кожей альбомов с вытисненными инициалами ЕБ, которые подарила на Рождество 1941 года нескольким ближайшим друзьям.

По тому, как вставлены фотографии, можно многое узнать о характере Евы, особенно о ее неспособности сосредоточиться и действовать упорядоченно. Раз уж ей так нравилось вести хронику своей жизни, почему она делала это спустя рукава? Многие фотографии продублированы и встречаются в разных альбомах, некоторые вырваны (не обязательно Евой, оригиналы альбомов прошли через множество рук, далеко не всегда аккуратных). Расположены снимки так небрежно, будто ей было недосуг сперва их рассортировать или вставить в определенном порядке. В итоге они представляют собой неоконченную мозаику, сложить которую исследователю не так-то просто.

Большинство к тому же не подписаны, и в NARA не потрудились это исправить, так что датировать их приходится, основываясь на различных деталях, таких, как стрижка Евы, длина и цвет волос и т. д. Что касается подписанных фотографий, десять процентов подписей напечатаны на двух разных машинках, крупный шрифт одной похож на используемый в официальных или военных документах. Остальные сделаны от руки тремя или четырьмя людьми (возможно, ее мать или педантичная подруга Герта настаивали на добавлении какой-то информации), но большинство — витиеватым женственным почерком Евы. Еще усложняет дело то, что многие подписи сделаны белым карандашом, чтобы на черном картоне, к которому прикреплены фотографии, их удобнее было читать. Но карандаш осыпался, оставив бледный расплывчатый отпечаток, с трудом поддающийся расшифровке. Несколько надписей черными чернилами (Фанни?) на удивление разборчивы. Раз или два появляется сильная, размашистая мужская рука. (Мог ли это быть Фритц? Уж точно не склеротичный почерк Гитлера.) Сложнее всего те, что написаны старогерманским готическим шрифтом, его без специальных навыков не разобрать. Это, должно быть, сама Ева: почерк тот же, что в дневнике.

Я долго ломала голову над словом, начертанным архаическими символами и выглядевшим как Bnilurginb. Оно обрело смысл, когда я пару месяцев спустя провела несколько дней в обществе Гертрауд, кузины Евы. Отправляясь к ней в августе 2004 года, я захватила с собой несколько фотокопий из NARA, чтобы показать той, кому знакомы многие места и лица из детства Евы. Фрау Вейскер легко прочитала подпись готическим шрифтом под фотографией массивного трехэтажного дома в альбоме № 31: «Дедушкин дом в Байльнгрисе» (Grossvaters Haus in Beilngries, 1925). «Я помню этот дом, — сказала она. — Мы часто оставались там во время семейных сборищ, когда я была маленькая». На той же странице находился очаровательный снимок старой дамы, кормящей кур, тоже подписанный сложным угловатым шрифтом: «1925 г.: Бабушка кормит кур» (Grossmutter beim Hühner füttern). Это была Йозефа Кронбургер, мать Фанни. Тот же аристократический римский профиль.

Фрау Вейскер никогда раньше не видела этой фотографии. (Ей было два года в ту пору.) «Моя бабушка!» — воскликнула она, проникая взглядом сквозь три поколения. Ей восемьдесят один год, она прожила дольше, чем ее давно покойная Ота. Семидесятичетырехлетняя женщина на фотографии являла собой классическое воплощение старости, как мы ее себе представляем: дородная, седая, одетая во все черное. Гертрауд, ее внучка, выглядела на десятки лет моложе. За спиной Йозефы стояла одна из ее пяти дочерей, но которая? «Tante Аппi», — твердо произнесла Гертрауд. Постепенно шрифт стал помогать мне распознавать и датировать фотографии, а фотографии иногда давали подсказки к шрифту. Дело продвигалось медленно. Неудивительно, что в NARA даже не пытались как следует каталогизировать альбомы и снабдить подробными комментариями.

Ранний интерес к фотографии в Еве пробудило тщеславие. Едва научившись ходить, она уже обожала объектив. Ни одно празднование Масленицы или Нового года не обходилось без Евы Браун, позирующей в очередном новом наряде, запечатленной на черно-белой пленке для грядущих поколений. На иных снимках к ней прижимается маленькая сестренка Гретль в миниатюрных копиях платьев Евы. Ева тискает домашних любимцев семьи: котят, кроликов, птичек. Фотографии не показывают ее занятой серьезным делом вроде уроков или чтения, кроме одной, где она позирует с раскрытой на коленях книгой, демонстрируя свои ноги. Ее сущность светится сквозь эти образы. Тщеславная, сентиментальная, эгоцентричная и поверхностная — типичная маленькая девочка.

В подростковом возрасте Ева получила собственный фотоаппарат — вероятно, простенькую модель Agfa. Теперь ей не нужно было кого-то просить, она могла фотографироваться сама. Она научилась позировать перед зеркалом, поставив затвор объектива на автоматический режим. За годы отрочества (1925–1931) она снимала себя, свою семью, своих толкающихся и хихикающих одноклассниц. Ева никому не уступала места в центре групповых фотографий, снятых во время турпоходов по выходным с отцом и его учениками и на пикниках с родителями и сестрами. Эти ранние моментальные снимки дают ясное представление об очень несхожих характерах трех дочерей Браун. Ильзе редко улыбается. Даже в детстве вид у нее важный, озабоченный и слегка неодобрительный. Ева флиртует с объективом, Гретль следует за ней восхищенной тенью. Какое бы скрытое напряжение между ними ни существовало, на фотографиях семья выглядит крепкой и любящей, и роль каждого в ней четко определена. Фритц со своей яйцеобразной лысиной производит впечатление сурового отца, которому больше подошла бы тройка мальчишек, Фанни — гордой родительницы, успокаивающей его и дочерей ласковой материнской улыбкой.

Ателье Гофмана, где Ева продолжала работать, не только занималось проявкой пленок и изготовлением портретов на заказ, но и продавало фотокамеры и прочее оборудование. Так что она была знакома с ассортиментом и как служащая, вероятно, получала скидку на все, что покупала для себя. Она быстро оставила позади простейшие модели, позволяющие делать только маленькие фотографии 5x4 см на пленке типа 120, и перешла сначала на более крупные и сложные с квадратными девятисантиметровыми кадрами, а затем и на совсем большие аппараты, позволявшие делать прямоугольные снимки размером 14x10,5 см. Позже, когда покупки уже оплачивал Гитлер, Гофман лично давал рекомендации и обеспечивал Еву оборудованием высшего качества. Она всегда использовала самую лучшую пленку, новейшие разработки Agfa, предназначенные для профессионалов, поэтому ее фотографии не выцвели и не пострадали от времени, как произошло бы с более дешевым материалом. В середине тридцатых Гитлер подарил ей великолепный двухобъективный «Роллейфлекс», который через несколько лет стал пользоваться спросом во всем мире благодаря своим расширенным функциям и превосходному качеству снимков. Он весил почти два фунта — еще больше в тяжелом кожаном футляре — и был снабжен затвором со скоростью 1/500 и объективом Цейсс-Тессар. Его выпускала брауншвейгская компания Franke&Heidecke. Каждая пленка 120 в формате В2 рассчитана на двенадцать маленьких квадратных кадров (5,5x5,5 см), которые после увеличения давали безупречно чистые, четкие фотографии. Благодаря этому «Роллейфлексу», самому современному из всех ее аппаратов, Ева превратилась из обыкновенного любителя в опытного фотографа. Расплывчатые снимки сменились постановочными кадрами с сильными, оригинальными образами и художественным использованием света и тени. Когда в Еве просыпались творческие амбиции, она фотографировала наиболее значимые для нее сцены: запорошенные снегом сосновые леса на горных склонах, мерцающие воды Кёнигзее, отражающийся в воде берег, маленьких дочек Герты, радостно бегающих по цветочному лугу. При желании она могла бы сделать карьеру профессионального фотографа.