Читать книгу "Пистолет - Елена Крюкова"

Он встал сначала на четвереньки. Потом оттолкнулся пальцами, как бегун на старте, и шатко, плохо поднялся на ноги.

Шагнул к белому, чистому, как икона, квадрату окна.

А! Не-е-е-ет! В белом квадрате – скалился – и подмигивал ему – дьявол!

– Дьявол, – выдохнул Бес весело сквозь зубы, – вот же ты, рожа… А я – твой Бес, Бесенок твой, Бес-сенок… Не узна-а-а-ал?!..

Дьявол корчил рожи. По его щекам текли синие слезы. Красные зубы торчали из пасти. Бес размахнулся и влепил кулаком в стекло. Посыпались осколки, впились ему в сжатый, круглый как мяч кулак.

Бес изумленно смотрел на блесткие, праздничные осколки на полу. Они обнимали его берцы стеклянной поземкой.

Дьявол уже шел по комнате. Он шел к его топчану. Бес слышал его шаги.

Топ. Топ. Шлеп. Шлеп. Шварк-шварк.

– Что ты, сучонок вонючий, шваркаешь, как старуха… Я тебя…

Он обернулся, шагнул. Под берцем раздалось громкое хрупанье, жесткий и льдистый хруст.

– Уйди-и-и-и! – крикнул Бес и присел на корточки, нагнулся, съежился, голову в плечи вобрал и стал похож на подбитого из рогатки, мокрого голубя.

Дьявол не уходил. Он шел к нему. Шварк, шварк. Топ, топ.

– Дря-а-а-ань…

Рука сама заскользила по полу. Капли крови щедро капали на россыпь стекол. Рука сама нашарила осколок. Такой, какой нужно. Длинный. Острый. Как нож.

– Оп-паньки…

Бес выставил осколок вперед. Нет, это уже был не осколок, а нож! Настоящий нож! Прекрасный! Лезвие наточено – сам порежешься!

Он пробежал, скрюченный, спины не разгибая, как заяц, спасаясь, скакнул по злой стеклянной поземке к двери. Дал по ней локтем. Выпал в коридор.

Коридор был страшен, страшнее пещеры. Страшнее котла, в котором тебя сварят заживо. Длинная черная шахта. Далеко под потолком – пьяная лампа. Она моталась и зазывала.

Она звала повеситься, сгинуть с хохотом, с музыкой.

Бес, выставив впереди себя острое стекло, осторожно пошел по страшному коридору, тихо, крадучись. И – вдруг! – сорвался в дикий пляс, затопал, загикал, загремел берцами по черным половицам!

Бегал по коридору взад-вперед.

Добежит до кухни – и обратно! Добежит до туалета – и назад!

– Уйди-и-и-и-и! Уйди-и-и-и-и! Порежу-у-у-у-у! Суку-у-у-у-у!

Сильнее сжал в кулаке осколок.

– Тонкая… Дьявол меня съест… Он… съест… всех… нас…

«Незачем жить», – сказал зловредный, едкий как щелочь голос внутри него, в красных кровавых кишках.

Он шатался от стены к стене. Ударялся об стену, его швыряло о другую. Он поднес ближе к невидящим глазам руку, повернул ее удобно, запястьем беззащитным, взмахнул осколком. Резанул. Широко, мощно.

Теплое полилось освобождено, радостно.

Он переложил осколок в левую руку. Так же резанул запястье правой.

Бросил осколок. Он уже не был нужен. Дьявол сделал свое дело.

Бес повернул кровоточащие руки вниз. Кровь капала на пол, он в темноте не видел, лишь слышал стук крови об пол: тук-тук, тук-тук.

– Кровь, и ты тоже стукачка, – радостно сказал он.

И захохотал! Во все горло!

На шум, грохот и хохот стали высовываться из дверей сонные, злобные головы.

– Это кто хулиганит-то, Господи?..

– А ето ети! Коммунары! Ети, хто ж ище!

– Гос-с-спода, давно пора прекратить это без-з-з-з…

– Милицию вызывайте, Федор Петрович! Милицию!

Свет разрезал надвое черный раненый коридор. Выхватил из тьмы Беса, его глаза-пустые-дупла, его руки-красные-корни.

– Таточка, ему не милицию надо вызывать, ему… доктора…

Он смутно помнит, кто перевязывал ему запястья, как останавливали кровь, кто причитал над ним, а кто матерился. На топчане своем бескрылом он спал долго, долго. Забыл сам, сколько спал. Его мечта о сне сбылась.

А когда он проснулся – он понял, что проснулся на улице. На скамейке.

На неизвестной улице; на незнакомой скамейке.

Адрес он помнил. Дом – нашел. Поднялся по лестнице. Всунул ключ в скважину. Ключ не лез. Он углядел: ага, замок врезали новый во входную дверь.

У него был записан телефон хозяйки. Он позвонил. Сухой и рассерженный голос отчеканил: вас всех, суки, выселили соседи, вы хулиганите, вы дебоширы, вы все не прописаны, вы отребье, вы мусор, я мусор в квартире не держу.

– Ну, собаки, – сказал Бес вслух, громко, и прохожий шарахнулся, – я Тонкой ни слова не скажу. Я не расстрою ее. Девочку мою.

Он думал потом: а куда дели эту, сивую лошадь, с бородавкой на лбу, эту, молодую маманю, телку кормящую, с пацаненком? Что плакаты неграмотные на полу рисовала, бедняга? Неужели тоже выгнали на улицу?

А куда же еще, говорил он себе, впечатывая берцы в пыльный питерский асфальт, а куда же еще.

…а Тонкая в Академию художеств-то поступила. Все экзамены сдала. И баллы все – нужные – набрала.

Ну, он и не сомневался.

Бетонные плиты подъездов, горячие радужки чужих фонарей. Они спали в подъездах, и плечо касалось плеча, и дыхание грело ледяные, каменные руки, и Бес сонно, прощально думал: «Превращусь в памятник, в бронзу». В подъездах они ночевали, и сердце будто защемляло больничными дверями, и пахло гарью подвальной котельной, и старым ватником, и собачьим сахаром, и маленький злой котенок грыз потроха, грыз, все мяукал, все звал за собой его, человека, в дикий зверий мир. Они голодали, ибо шальные партийные деньги странно и быстро кончились, ну да, всему на свете бывает конец, он уже знал это. Пацаны, а что делать-то будем? Да, ну да, работать, конечно, где-то надо! Устроимся? Без прописки? Грузчиком можно без прописки. Гастарбайтером. Ну, там на стройке. Гальюны на кораблях в Гавани чистить, га-га-га-а-а-а!

И стал Бес грузчиком в Гавани.

И это спервоначалу было так здорово!

Гораздо здоровее, чем про революцию под дрянную водяру трындеть да разносить отпечатанные хрен знает где листовки по утлым проходным старых питерских фабрик и железных заводов!

Но так Бес чувствовал первые три часа работы. Остальные три часа он думал, как бы отсюда поскорее свалить.

Они подряжались на день. Только на один день. В конце дня им на руки выдавали заработанное. «ЗА-РО-БО-ТА-НО-Е». Он кривил в презрительном смехе угол рта. Он был горд: это его деньги. Это ему не сунули, не швырнули; это он сам взял. Своим трудом.

Чертов труд. Он не хотел так жить. И так трудиться. У него болело все тело. Он смотреть не мог на ящики. На тюки. На мешки. Он, идя мимо груза, мимо мешков, сваленных на палубе, яростно, открыто плевал на них. Пацаны пихали его в бок: «Ты! Маменькин сынок! Из-за тебя сегодня денег лишимся! Осторожней на поворотах!»