Читать книгу "Быть может… - Вера Заведеева"

* * *

Их тощей стипендии хватало и на кино, и на театры, и на выставки. Любимый «Ударник», а если повезет с билетами, то и «Современник», кукольный Образцова или драмтеатр на Малой Бронной. «Большой» и «Малый», в двух шагах от техникума, почему-то не жаловали: туда и в те годы было не попасть. Загадочный Политехнический, приют интеллектуалов, куда старались пробраться послушать Вознесенского, чью первую тонюсенькую книжку стихов, выпущенную во Владимире, сразу же прихлопнули, и строптивого Евтушенко с убийственно красивой и талантливой Беллой, законодательницей московской моды. Улица Горького, ареал их техникумовского обитания вместе с суматошным Столешниковым и Пушкинской, не изобиловала кафешками и все же это было чуть ли не единственное место в столице, где они попадались.

Напротив бронзового Пушкина в полуподвальной шашлычной с гордым именем «Эльбрус» (уж не знак ли это был им какой?) девчонки как-то «просадили» целую стипендию, правда, не свою, а их верного друга Пашки, который сгоряча пригласил их туда перекусить. Когда настал момент расплаты, они приняли безразличный вид и стали глазеть по сторонам. Пашка попросил официантку принести пустой поднос. Та удивилась, но принесла. Парнишка достал банковский мешочек из портфеля и высыпал на поднос гору мелочи.

– Сдачи не надо, – небрежно бросил он оторопевшей женщине.

Оказалось, что в тот день он получал стипендию самым последним в техникуме. Пришлось взять то, что осталось…

Знаменитое кафе «Молодежное» с аскетическими пластиковыми столиками-стульчиками по моде тех лет было элитарным. Там иногда встречались будущие знаменитости, известные пока лишь узкому кругу «посвященных»; молодые поэты, охрипнув у продуваемого всеми ветрами памятника Маяковскому, читали стихи «из никогда не опубликованного» в тепле и уюте, а начинающие ВИА испытывали на здешних посетителях свои «нетленки».

Но подружки предпочитали «Космос» или «Север», выбирая, где меньше очередь. Как-то, уже после окончания техникума, они там отмечали свое общее семнадцатилетие: кофе, мороженое, сухой кислый «Рислинг» и… сигарета в зубах. С ними за столиком оказались молодые иностранцы. «Демократы», конечно. Посланцы капстран предпочитали рестораны «Националь» и «Метрополь», около которого вечерами дефилировали броские девицы в шикарных шубах (в любое время года), накинутых на голое тело.

Элементарная вежливость требовала поддержания светской пустопорожней беседы за столом.

– Откуда вы приехали в Москву?

– Отгадайте.

– Венгрия? Германия? Польша?

– Вы студентки?

– Да, мы будущие журналистки, – уточнили девчонки.

Скажешь, что «литературные редакторы», еще не поймут. Да и факультет, где одна из них уже училась, а вторая готовилась туда поступать, так и назывался – факультет журналистики.

– Журналисты? – удивились гости столицы. – И о чем же вы будете писать? О том, что есть, – с усмешкой кивнул один из них на видневшуюся за окном башню Кремля, – или станете писать то, что прикажут старшие товарищи?

Расплатившись, они тотчас ушли. Настроение у девчонок испортилось. Вроде бы ничего обидного им не сказали… И все же… задуматься заставили.

* * *

А жизнь неслась все дальше, слегка притормаживая на станциях-полустанках: окончание техникума, первая работа-зарплата, вечерний институт – одна сразу прошла, а другая – лишь на следующий год. Провалившись на сочинении в Полиграфический, она ринулась в МГУ на факультет журналистики, но не прошла по конкурсу: ее соперником в борьбе за место оказался тридцатилетний корреспондент какой-то районной газетки, к тому же член партии. В ожидании окончательного решения приемной комиссии, которая сомневалась в способности великовозрастного абитуриента к обучению, подружки забрели в пустую аудиторию старинного университетского корпуса на Моховой и почему-то разлеглись там на столах, восторженно глядя в высоченный потолок и ощущая дыхание истории: «А вдруг здесь когда-то сиживал сам Ломоносов или еще кто из великих?». Комиссия все же выбрала члена партии…

Потом и замужество подоспело, тоже по очереди, как и последующее рождение детей. Сначала у одной появился сын, а через пару лет у другой – дочь. Пока девчонки были свободными, они ходили вместе по горам – то по Закарпатью, где однажды чуть не рухнули в пропасть, весело катясь кубарем по травяному склону довольно крутой горы, то по Кавказу с его Эльбрусом, навек поселившимся в их душах, а то и по подмосковным лесам чуть ли не каждую неделю с самыми разными группами-компаниями.

Своего верного друга Пашку, безнадежно влюбленного в их изящную однокурсницу, они вдвоем провожали в армию, бегали встречать его, прилетавшего на побывку из какой-то дыры под Хабаровском, на военный аэродром, писали ему письма. Когда он вернулся, одна из них собиралась замуж, но их общей дружбе это совсем не помешало. Они часто встречались, и Пашка, подвыпив, со слезами на глазах рассказывал, как погибали наши ребята на Даманском…

Со временем девчонки обзавелись другими подругами и своими отдельными компаниями, но продолжали дружить, теперь уже больше «на расстоянии». Но, встречаясь «раз в год по обещанию» – с однокурсницами или просто вдвоем, они чувствовали себя так, будто расстались только вчера.

А жизнь все неслась вперед, не давая времени остановиться, отдышаться, оглянуться вокруг… У обеих – любимая, еще в ранней юности удачно угаданная профессия. И слово «полиграфический» уже давно для них родное, как и прочая издательская сфера. У обеих – любимые дети, жаль только, что по одному ребенку.

Прошло время, народились обожаемые, самые замечательные в мире внуки – по мальчику на каждую. Правда, с большим отрывом. Сначала счастливой бабушкой стала та, которая мудро обзавелась дочерью: девушка все сделала вовремя – и выучилась, и вышла замуж, и порадовала внучонком и правнуком своих родных. А сын второй подружки, увлекшись интересной учебой-работой, совсем забыл о продолжении рода, но все же успел «вскочить в последний вагон», в тридцать шесть лет «родив» наследника.

* * *

Со встречи девчонок на Старопанском прошло 55 лет, которые просвистели мимо… и правда, «как пули у виска»… Жизнь в стране очень изменилась. Да и сама страна стала другой, усеченной и физически и морально. И век уже другой, совсем другой… Былые идолы, которых многие не жаловали уже тогда, в шестидесятые, низвергнуты окончательно.

Та неприкаянная фигура в распахнутой шинели, гордо возвышавшаяся посреди пустынной площади, теперь скромно расположилась на зеленой лужайке за Домом художника на Крымском Валу по соседству с безносым генералиссимусом из великолепного полированного мрамора цвета спелой брусники и отвернувшимся от них обоих Горьким, сосланным туда по прихоти новых «градомучителей» с лужайки у Белорусского вокзала. Площадь же так и осталась пустынной, но вернула себе историческое название. Давно снесли и угловое здание с «Эльбрусом» в полуподвале, открыв Пушкину вид на сквер его имени. Ушли в небытие и всякие литеры, шпоны и шпации вместе с высокой печатью, как и многое другое в полиграфии и издательском деле… Нет уже и их верного друга Пашки… А политый русской кровью Даманский под шумок вернули китайцам…