Читать книгу "Записки безумной оптимистки. Три года спустя - Дарья Донцова"

– Да, – подтвердила редактор. – Но возникла проблема, в вашей повести небольшой объем, нам нужна еще одна рукопись, если у вас нет…

– Есть, – заорала я так, что Машка отскочила к двери и в ужасе уставилась на меня, – есть! Господи, вы до которого часа работаете?

– До половины шестого.

Взгляд упал на часы, стрелки показывали тридцать пять минут пятого.

– Только не уходите, – заорала я, – сейчас, уже бегу!

В трубке послышался легкий кашель.

– Хорошо, – ответила Ольга Вячеславовна и отсоединилась.

Я бестолково заметалась по квартире, одной рукой натягивая джинсы, другой распахивая шкаф, в котором лежали написанные детективы. Господи, в чем нести папки? На глаза попалась безразмерная авоська, в которой хранился репчатый лук. Я вытряхнула головки, сунула на их место рукописи и понеслась к двери. Тут наконец-то ожила Машка.

– Мама, – остановила она меня, – ты вся в саже.

Я схватила бумажный платок.

– Не задерживай меня, сейчас в «Эксмо» все уйдут, по дороге вытрусь.

– А зачем ты сунула трубку в ведро? – не успокаивалась девочка.

Я глянула в грязную воду, различила в ней очертания того, что еще недавно служило телефоном, и рассердилась:

– Вот ерунда, новый купим.

Маняша разинула было рот, но я уже вылетела на улицу, волоча за собой авоську, набитую папками.

В издательство я принеслась ровно в пять, не стала связываться с медленно тащившимся троллейбусом, схватила такси.

В кабинете опять сидели двое: Ольга Вячеславовна и Алексей Брагинский, я кашлянула:

– Здравствуйте.

– Садитесь, – кивнула редактор.

Брагинский на минуту оторвался от экрана компьютера, оглядел меня и снова уткнулся в работу. Ольга Вячеславовна тем временем начала говорить:

– Книга сырая, она потребует серьезной переделки.

Я воскликнула:

– Все, что хотите!

Брови Ольги Вячеславовны поползли вверх.

– Вот здесь наши замечания.

Я схватила листок. Так, восемнадцать пунктов, сущая ерунда.

– Завтра принесу переделанный текст.

Рубис неожиданно улыбнулась:

– Ну можно и через неделю, особой спешки-то нет. Еще придется переделать название, ваше маловразумительное.

– Да, да, все, что пожелаете.

Брагинский снова оторвался от компьютера и уставился на меня.

Я так хотела увидеть книгу напечатанной, что была готова на что угодно. Прикажи мне Ольга Вячеславовна раздеться догола и пробежаться по Тверской, мигом бы выполнила ее просьбу.

– Теперь об объеме, – продолжала редактор, – нам нужна еще одна рукопись…

– Есть! – радостно закричала я и водрузила ей на стол авоську, набитую папками. – Вот они! Выбирайте любую. Впрочем, что это я чушь несу, оставляйте все!

Ольга Вячеславовна заморгала, потом очень аккуратно выудила из авоськи рукописи и стала просматривать их.

Внезапно Брагинский упал лицом в стол, его плечи затряслись. Я решила, что ему стало плохо, но тут парень поднял голову, и стало понятно, что он просто умирает от смеха. Кое-как успокоившись, Алексей пробормотал:

– Чего только в Интернете не напишут, обхохочешься.

Ольга Вячеславовна довольно сердито глянула на коллегу, тот, продолжая хихикать, быстро вышел в коридор.

Потом, уже став постоянным автором, я подружилась с Алексеем Брагинским. Леша, несмотря на юный возраст, занимал в «Эксмо» одну из руководящих должностей, он был пресс-атташе издательства. Очень талантливый, высокопрофессиональный, фонтанирующий идеями специалист, Брагинский сделал много для того, чтобы продвинуть писательницу Дарью Донцову на книжном рынке. Иногда Алеша казался мне грубым, безапелляционным, но я быстро разобралась, что вся его нетерпимость и эпатажность всего лишь маска, а под ней скрывается тонкий, ранимый, сентиментальный человек, очень боящийся, чтобы окружающие не посчитали его кем-то вроде моего Ивана Павловича Подушкина. Одно время я и впрямь думала, что Леша грубиян, но потом услышала, как великолепно он играет на рояле, увидела, как любит свою дочь, узнала, какие у него настольные книги, прониклась к Леше глубоким уважением. Это была яркая, очень одаренная личность, по-настоящему интеллигентная, с нежной, ранимой душой. Увы, мне приходится употреблять глагол «был». Алексея Брагинского больше нет с нами, некоторое время назад он, вследствие трагической случайности, ушел из жизни в самом расцвете лет, не успев осуществить всего задуманного. И часто, когда я иду по длинному коридору издательства, мне чудится его чуть хрипловатый голос:

– Грушка! Наш вам привет! Опять принесли бедным издательским детям рукопись? Ну спасибо, теперь намажем на хлеб маслице! Ты пиши, пиши, глядишь, у нас и икорка появится!

Он так разговаривал со мной: то на «ты», то на «вы». Дико осознавать, что он ушел навсегда и не вернется. Но если разговоры про тот свет правда и Алексей имеет возможность увидеть нас, пусть услышит то, что я не успела сказать ему при жизни:

– Лешик, я люблю тебя, спасибо тебе за все. То место, которое ты занимал в моем сердце, не будет занято другими. Мне горько, что я потеряла друга.

Но в тот день, когда я вывалила на стол к Ольге Вячеславовне рукописи, естественно, не знала, кто такой Брагинский.

Редактор аккуратно сложила папки стопкой, смахнула ладонью невидимую пыль с верхней и очень серьезно сказала:

– Теперь решим некоторые формальности, вы сейчас посмотрите договор и, если никаких возражений не найдется, подпишете. Деньги получите после того, как договор скрепим подписями.

– Какие деньги? – изумилась я.

– Гонорар, – пояснила Ольга Вячеславовна.

Потом она помолчала немного и поинтересовалась:

– А вы разве не знаете, что писатели за книги получают деньги? Хотели бесплатно издаваться?

Я в замешательстве смотрела на Рубис. Мне, дочери писателя, очень хорошо было известно волшебное слово «гонорар». В раннем детстве я считала, что имеется этот человек, с фамилией Гонорар, у которого на службе состоит мой папа. Потом, конечно, я разобралась, в чем дело. Но, относя книгу в «Эксмо», я думала, что времена изменились и мне самой придется платить за издание рукописи.

– И еще, – завершила беседу Ольга Вячеславовна, – подумайте над псевдонимом. Ваше имя не подходит, фамилию можно оставить.

Надо сказать, что имя Агриппина мне никогда не нравилось. В 60-е годы оно было совершенно уникальным, даже эпатажным. Это сейчас детей стали называть Евдокимами, Анастасиями, Ксениями… Во времена моего детства были популярны другие имена: Светлана, Татьяна, Елена… У нас в школе имелась лишь одна Агриппина, впрочем, на журфаке и в «Вечерке» тоже.