Читать книгу "Глаз ведьмы - Василий Веденеев"

Зато у Сергея с головными болями ушла и непроницаемая темнота, застилавшая память. Словно начала потихоньку приподниматься завеса, скрывавшая прошлое. Нет, Серов прекрасно помнил, кто он и откуда, помнил родителей, родных и знакомых, номера телефонов и даже номер своего пистолета. Помнил все, кроме того, что произошло накануне трагедии, приведшей его на госпитальную койку.

Первое воспоминание, прорвавшееся сквозь туман, показалось ему странным и нереальным — он стоял в чужой кухне, а у его ног, прикованный браслетом наручника к трубе парового отопления, скорчился мокрый и грязный Лев Маркович Зайденберг. А сам Сергей почему-то был в бронежилете, каске, с автоматом и даже в противогазе!

Наверное, это все же не воспоминание, а рожденный в мозгу образ: после убийства Лолы стало ясно, что Зайденберг где-то поблизости, а не слинял за границу, и слишком сильно хотелось достать его и задержать. Вот он и привиделся в таком странном обличье. Как иначе объяснить?

Но возвращавшаяся память упрямо подкидывала одну картинку за другой, и Серов старался увязать их между собой, постоянно прислушиваясь к внутренним ощущениям — не шевельнется ли в мозгах приступ тошнотворной боли? Кажется, нет, тогда нужно рисковать и идти все дальше и дальше, выстраивая в логическую цепочку всплывающие воспоминания. Не ждать же в конце концов, когда ему соизволят раскрыть глаза добренькие медики? Да и знают ли они сами все до мелочей? Откуда им, ведь они не были там, где его положили на носилки и сунули в открытый люк санитарной машины. Это он там был, он все видел, он обязан вспомнить все, каждую деталь: жест, взгляд, шорох…

В один из вечеров он вдруг ясно вспомнил, как поднимался по обшарпанной лестнице старого дома рядом со знакомым майором из спецотряда. На площадке у двери квартиры возились подрывники, и молоденький боец с болтавшимся на груди противогазом изготовился стрелять из гранатомета.

В палате было почти совсем темно, свет давно погасили, только в коридоре тускло светился ночник на столе медсестры, и Серов мог очень живо представить картины из прошлого, лежа с открытыми глазами и глядя в потолок. И прошлое поплыло перед ним, как на экране.

Вспышки автоматных очередей из мрачного провала прихожей, где клубилась пыль и плавали белесые космы слезоточивого газа. Уже знакомая по первому воспоминанию кухня, и опять он увидел там прикованного к трубе наручником Зайденберга. И еще какие-то люди рядом, а потом он тянет Леву к столу и вдруг на них обрушивается непонятная чудовищная сила.

Серов встряхнул головой. Видение исчезло. Однако, похоже, Лев Маркович Зайденберг ему не привиделся, а на самом деле был там? Судя по всему, проводилась операция по его задержанию? Но отчего он вспоминается не иначе, как прикованным к трубе? И кто стрелял из коридора? Да, и вот еще один пока неразрешимый вопрос: почему в мыслях постоянно вертится Фомич, любивший помянуть чужих покойничков?

Вспомнил! Сергей рывком сел и замер — ударит боль в голове или нет? Обошлось! И он с облегчением выдохнул скопившийся в груди воздух. Слава Богу, обошлось!

Итак, Фомич стукнул о Зайденберге, которого взяли в заложники. Точно, все так и было! А Трофимыч не хотел, чтобы они сами освобождали Левку, но предложил загнать информацию в Управление по борьбе с организованной преступностью. Серов настоял на операции и, скорее всего, в ходе нее получил травму. Вот отчего Зайденберг все время вспоминается прикованным к батарее. Тогда к месту майор из спецотряда, стрельба и подрывники. Однако что же произошло в квартире? Ведь они ворвались в нее, это точно, и он не только видел Леву — тот был у него в руках, и Серов собирался выводить пленника. И тут…

И тут словно вновь накидывали таинственное покрывало и хрустальный шар переставал показывать картины случившегося. С каждым днем воспоминания становились все более связными, однако Сергей ни с кем ими не делился и постоянно предпринимал все новые и новые попытки проникнуть за порог тайны, скрывавшей последние сцены перед госпиталем. Но пока безуспешно.

Примерно через неделю Серова перевели в отделение. Он отказался от отдельной палаты и попросился в двухместную. Его соседом оказался трузный отставной пожарный — большой любитель поесть всласть и неисправимый храпун.

У него Сергей попросил кусочек газетки и завернул в нее сохраненный носовой платок: все время пребывания в боксе он его прятал, а когда вывозили на каталке в отделение, по примеру покойного генерала зажал в кулаке, чтобы никто ничего не заметил. При переводе передали принесенные отцом или тетей Клавой белье, спортивный костюм и тапочки, но сурово следивший за порядком и решивший самолично проводить больного Валерий Николаевич Никишин разрешил надеть лишь трусы.

— Ничего, в отделении облачитесь, там уже не моя воля и власть. Передавайте привет Игорю Викторовичу. — В ответ на недоуменный взгляд Серова объяснил: — Он будет вашим лечащим врачом. Помните, приходил вместе со мной, плотный такой, с бородой?

И впился в лицо Сергея испытующим взглядом. Серов кивнул: помню, мол, как же! И Никишин тут же расслабился, заулыбался и пожелал скорейшего выздоровления.

В палате наконец удалось привести себя в надлежащий вид. Заглянул бородатый Игорь Викторович, шутил, ободрял во время осмотра и разрешил самостоятельно ходить в туалет, чему Сергей был несказанно рад, утка и судно осточертели до невозможности, да и стыдно перед молодыми сестричками…

Посетителей пускали с пяти вечера, но уже задолго до этого часа Серов начал волноваться. Он не сомневался, что к нему непременно придут — либо отец, либо тетя Клава, а то и вместе, — однако пугало другое: как он встретится со своими старичками? Сергей их единственная надежда и опора, но теперь опора серьезно зашаталась и готова рухнуть, а все надежды остались неоправданными: у него до сей поры нет ни семьи, ни детей. Папе и тете давно хочется понянчиться с внуками, но сын и племянник ни тпру ни ну, и все разговоры на эту тему, а в особенности устраиваемые теткой смотрины, его лишь крайне раздражали…

Отец пришел ровно в пять. Он вежливо постучал в дверь палаты, и у Сергея замерло сердце, когда он осипшим голосом сказал:

— Да, входите.

Сказал, как будто не знал, кто стоит по ту сторону двери, и тут же заторопился сесть, чтобы встретить отца хотя бы не лежа. Вообще-то он мечтал встретить родных в коридоре или в госпитальном парке, но раз еще не разрешают ходить даже в столовую, расположенную на том же этаже, то о парке не приходится и мечтать.

Иван Сергеевич вошел с заранее приготовленной легкой улыбкой на побледневших губах, и сын, соскочив с высокой кровати, обнял отца, не дав ему сказать ни слова. Он сразу уловил, как трудно старику сейчас прямо держать спину, как предательски блестит в глазах слеза, и поспешил на помощь, давая время отдышаться и успокоиться.

Уткнувшись носом в гладко выбритую теплую щеку отца, Сергей, как в детстве, ощутил знакомый запах крепкого одеколона и сладковатого, с медовым привкусом трубочного табака. И вдруг с незнакомой ему раньше ревностью подумал: наверное, после смерти матери у отца были какие-то женщины? Ведь он до сей поры, несмотря на возраст, интересный, стройный мужчина, а природа неизбежно требует своего, и сопротивляться ей глупо — либо станешь больным, либо загремишь в психушку. Однако сын не мог пожаловаться на невнимание отца, и ни одна чужая женщина никогда не переступала порог их дома и не претендовала на роль мачехи Сергея. За это он всегда был крайне благодарен и признателен отцу.