Читать книгу "Побег на рывок. Кн. 2. Призраки Ойкумены - Генри Лайон Олди"

Диего вытер рапиру о мохнатый труп гиены:

– Нет.

– Почему?

– Мой отец – комедиограф.

– Да? – удивился Антон Пшедерецкий. – И что?

Маэстро уже научился их различать – наследника чести Кастельбро и безрукого чемпиона. Интонации, мимика, жест… Сейчас Диего недоумевал, как он путал их раньше – двоих, живущих в одном теле.

– Ничего, – бросил Диего.

Ему не хотелось вступать в объяснения. В драке наметилась пауза, миг покоя и тишины, и лишь дурак не воспользовался бы удачей, прежде чем наступит могильная тишина и придет вечный покой.

– Полагаете, в смерти нет красоты? – упорствовал дон Фернан.

Маэстро пожал плечами:

– Ее и в жизни-то нет.

– Совсем? Вы циник.

– Я реалист.

Словно доказывая правоту Диего, рой с разгону набрал высоту – и рухнул на бесов. Впервые Диего Пераль выяснил на собственной шкуре, что значит «уронить челюсть». Красоты в открывшемся ему зрелище и впрямь было маловато. С открытым ртом маэстро глядел, как комарье облепляет жаб, карнавальными масками клубится вокруг морд гиен. Кваканье, вой, рычание, и над этой какофонией – звон. Тонкий, пронзительный, мириадоголосый писк, скованный дьявольскими кузнецами в единый металлический звон – хуже рапиры, вонзающейся тебе между ребрами.

– Живем! – хрипло заорал Пшедерецкий.

– Ерунда, – возразил маэстро.

Он не помнил этого разговора. Во сне разговор формировался заново. Трудно было сообразить, говорили ли они о чем-то, качаясь, как маятник, от надежды к унынию, и если да, то о чем. Голосов коллантариев Диего не слышал, а может, не запомнил. Ему становилось все тяжелее отличать сон, где возможно все, от памяти, где тоже возможно все, поскольку память врет. Единственное, в чем маэстро не сомневался – вопреки ожиданиям, рой набросился на бесов. Иначе баня, перина и теплая баба превращались в ложь, обман, еще один сон, но смертный. В смертном сне, сеньоры, видишь ее, сучку шелудивую – надежду. Кто вдоволь поваландался по военным госпиталям да санитарным баракам, тот в курсе, и хватит об этом.

– Вы циник, – повторил Пшедерецкий.

– Я реалист, – повторил Диего.

Реалист, подтвердил рой. Нежданный союзник бился на грани полного истребления, неся значительный урон. Языки жаб мелькали в воздухе – клинки, кнуты, плети. Безгубые рты плямкали, булькали, горла вздувались пузырями, заглатывая насекомых десятками. Комары липли к слизистой коже, трепетали крылышками, утратив шанс взлететь. Жабы превращались в рыцарей, закованных в вороненую броню. Броня шевелилась, вздрагивала, укреплялась слой за слоем. Те мошки, что атаковали гиен, вязли в жесткой шерсти. Когда на гиене образовывался дрожащий ком, бесовка падала на землю и каталась, давя кусучих тварей. Самые сообразительные бросались в воду, погружались с головой – и выныривали чистые, утопив мелких врагов.

– Вперед! – завизжал Пробус. – Бей их!

Помпилианец был прав. Следовало воспользоваться моментом, хотя Диего понимал, что порыв коллантариев – скорее самоубийственный, чем спасительный. Карни, подумал он. Даст Бог, хоть Карни прорвется. Конной легче… Он понятия не имел, сумеет ли Карни существовать без колланта, скитаясь по здешней геенне в одиночку. Он просто выгрызал у злодейки-судьбы не шанс, так клок шанса.

– Вперед!

– Чего ты кричишь? – дремотно проворчала баба. – Спи, рано еще…

– Сплю, – согласился маэстро.

– Ну и спи. Вперед ему… Куда тебе вперед, темно на дворе!

– Никуда мне вперед.

– Ну и ладушки…

Ворчание бабы вырвало Диего из боя. Так выдергивают пробку из бутыли с молодым вином. У отца отличные виноградники в Кастро-Мадура, там девки давят гроздья босыми ногами, приплясывая в резко пахнущем соке, как демоницы в свежей крови… Почти сразу маэстро вернулся в безумный космос, к озеру и ущелью, но опоздал. Всякое «вперед» осталось позади – да, они кинулись, что называется, в едином порыве, откуда и силы взялись, и даже потеснили бесов, вынужденных сражаться на два фронта… Маэстро помнил, как это произошло, но здесь, во сне, с разгону проскочил мимо отчаянной контратаки. Он проскочил и мимо того, как рой внезапно оставил свои жертвы, сорвался в небо и судорожными рывками начал возвращаться к дальнему водопаду. Судороги комарья заинтересовали Пробуса. Наглухо закрывшись щитом, маленький помпилианец остановился, глядя на тучу насекомых. Во сне Диего читал мысли Пробуса, ясно видел, как догадка превращается в уверенность. Рой звал за собой, пытался докричаться до коллантариев: скорей, ну скорее же!

– За мной! – визг Пробуса разодрал уши в клочья.

На секунду, повинуясь извращенной логике сна, маэстро возвратился назад по оси времени – в миг первого прорыва, резни на волне приказа «Вперед!» За такую логику мар Яффе снизил бы дурню-школяру оценку до минимума, или – о гематры! – взял да и поставил бы высший балл. Рапира действовала сама, вернее, Диего и был рапирой, живой сталью. Клинок вылетал на пядь дальше, чем следовало бы, разил без промаха, извивался змеей, втягивался улиткой в раковину; шел трещинками, превращался в микро-рой, часть целого, оформленную под оружие, и вновь собирался воедино из звенящей нити мошкары. Видения, способные выжечь мозг дотла, терзали рассудок маэстро. Он шарахался в сторону, словно от видений можно было сбежать, натыкался на коллантариев – и видения удваивались. Лучи, волны, поля, чертовщина и бесовский искус – в них не осталось ни капли человеческого, знакомого, обыденного. Диего молил всех святых если не о фундаменте, то хотя бы о перилах – схватиться, удержаться на краю, не сверзиться в пропасть безумия. Его молитву услышали: «За мной!» – и маэстро кинулся за Пробусом, неожиданно быстроногим, а помпилианец кинулся за роем, а рой скрежетнул по мокрому камню, как нож скрежещет по граниту, и клокочущей массой сгинул в бурлении воды, что падала со скалы, с небес, черт знает откуда. Рядом грохотали копыта – кобылица Карни, понукаемая яростной всадницей, опередила маэстро, едва не сбив Диего с ног, и ошеломляющим прыжком ворвалась в водопад. Хрипя, Пераль прибавил ходу. Раньше он задумался бы, стоит ли нырять в водопад, спасаясь от бесов, но сейчас, когда Карни скрылась из виду, без колебаний последовав за комарьем и Пробусом – сейчас ему не оставили выбора.

Он прыгнул в водопад – и видения накрыли его с головой.

Потрясенный разум искал аналогии, цеплялся за них слабеющими пальцами. Зима, скользанка, малыш падает на лист жести и несется вниз по обледенелой улочке. Конь взбесился, взял в галоп по краю глинистого, осыпающегося берега реки. Шпага в руке маэстро Леона – не успеть, не отследить. Это конец, понял Диего. Перестав быть собой, он мчался в безвидное ничто, где вспыхивало ожесточенное что-то. Рядом кричали, кряхтели, сыпали отборной бранью…

– Вертится, – сказало ничто. – Ну чего ты вертишься, солдатик?

Баба – теплая, мягкая. Перина – мягкая, теплая. Одеяло сбилось, удрало в ноги. Мы ушли, сказал себе Диего. Я не рехнулся, и мы ушли. Я помню! Мы брели по каменистой дороге в распадке между холмами. Ничто кончилось, исчезло. Мы еле переставляли ноги: раненые, истекающие кровью. Одна Карни ехала верхом. Наши лошади не вернулись. Пропал и рой, как не бывало. Бросил нас? Потерял интерес? Увел за собой погоню? Откуда мне знать?! Мы тащились, как вереница слепцов за поводырем на белой кобылице. «Сечень!» – сказал кто-то, указав рукой за дальний холм. «Вы в состоянии высадиться на Сечене?» – спросил Пшедерецкий. Ему ответили кивком, чтобы не тратить силы на осмысленную речь. «Тогда я, – Пшедерецкий закашлялся. – Я буду рад гостям.»