Читать книгу "Куколка (сборник) - Марсель Прево"

Она внимательно прислушивалась к моему восторженному бреду. Казалось, моя горячность заразила ее, она сочувствует и соглашается. На ее губах мелькала улыбка экстатичного счастья. Я нагнулся, прижал ее голову к своей груди и припал жадным поцелуем к ее полураскрытому ротику…

Нас отрезвил чей-то мягкий, приближающийся кашель. Вскоре в дверях появилась почтенная фигура швейцара. Он остановился в дверях, снял свою фуражку с золотым галуном, тщательно отер большим фуляром свою вспотевшую лысину и, деликатно полуотвернувшись от нас, стал упорно любоваться окружающим пейзажем, словно видел его впервые.

Мы поспешили принять корректные позы двух безмятежно беседующих туристов. Услышав нашу спокойную беседу, старик тотчас же достал из-под мышки подносик накладного серебра, а из кармана – два письма и торжественно подал одно Мадлен, а другое мне.

Мадлен тотчас же распечатала свое; это позволило мне сделать то же со своим; я наскоро пробежал его содержание; вот оно:

«Берлин. Конфиденциально. Дорогой друг. Возвращайтесь немедленно обратно в Берлин. Произошли крупные перемены из-за выступления эскадры в ***. Проекты правительства подверглись существенным изменениям. Я нуждаюсь в Вас».

Этот непредвиденный призыв разразился над моей несчастной головой, как громовой удар из безоблачного неба. Он в корне разбивал все мои лихорадочные планы. Я в первое мгновение положительно не мог собраться с мыслями. Хорошо, что письмо Мадлен было длинное, и она не заметила моей растерянности. Это дало мне возможность оправиться.

Я молча смотрел на Мадлен. По мере того, как она читала, с ее лица все более и более сбегало выражение восторженной и юной влюбленности, уступая место выражению строгой уравновешенности и самообладания.

– Надеюсь, это письмо не принесло вам никаких неприятных известий? – тихо спросил я, почувствовав, что и это письмо тоже разбивает наши планы.

– Нет, – так же тихо ответила она, – это письмо от моей свекрови, и моя девочка прислала в нем несколько строк… Прочтите!

Она протянула мне листочек бледно-розовой бумаги. Я превозмог себя и взял его. Эти два слова «моя девочка», болезненно ударили по моим нервам.

На розовом листочке неровным почерком было выведено:

«Милая, дорогая мамочка. Крепко, крепко целую тебя и папочку. У нас была сильная гроза, и от нее сломалась старая акация на маленьком дворике. Я веду себя хорошо. Я сделала две диктовки. Целую тебя крепко. Розетта тебя тоже целует.

Марта»

– Вы мне не говорили, что у вас дочь, – сказал я.

– Разве? – удивилась Мадлен, – вероятно не пришлось…

– Вероятно… А кто эта Розетта?

– Розетта? это – кукла моей Марты.

Я в свою очередь передал Мадлен полученное мною письмо. Она прочла, помолчала, потом тихо спросила:

– Когда вы едете?

– Надо было бы ехать вечером, – промолвил я.

Наступило довольно продолжительное молчание. Нам уже не хотелось возобновлять прерванный разговор, потому что мы чувствовали, что все, что бы мы ни сказали, только сильнее взволнует душу и только обострит наше разочарование.

Посвежевший порыв ветра донес до нас запах реки и, подхватив с колен Мадлен полученное мною письмо, скинул его на пол. Мадлен встала.

– Мне пора, – тихо сказала она. – Надо пройти к мужу, он, должно быть, уже проснулся… Мы вероятно уже никогда не встретимся… Прощайте же!..

– Мы уже никогда не встретимся? – воскликнул я, – а наши недавние планы?

Она грустно улыбнулась и рукой указала на мое упавшее письмо из посольства, после чего промолвила:

– Вы же видите, что они были более чем эфемерны. Это был сладкий бред безумия.

– Не говорите этого, Мадлен! – вскрикнул я, схватив ее за руки. – Ведь будущее в наших руках; неужели мы добровольно упустим его вторично?

– Нет, друг, – грустно промолвила она, – наше время безвозвтратно упущено. Мы сейчас опьяняли себя фимиамом прошедшего, старались уверить себя в том, что мы – те же юные существа, которые одиннадцать лет тому назад, встретившись случайно на балу, почувствовали непреодолимое взаимное влечение, и чуть было не сомкнулись в страстном объятии. Но – увы! – достаточно было самого заурядного явления повседневной жизни – получения двух писем, чтобы отрезвить нас и возвратить к реальным будням. Если бы я послушалась вас и, бросив все, последовала за вами, мы порвали много больше пут, чем одиннадцать лет назад: вы изменили бы своему служебному долгу, а я – самому главному, самому священному долгу женщины – материнству. Я уже не говорю о супружеском. Но ведь нам, Филипп, уже не по двадцать лет, мы уже миновали то перепутье жизни, с которого можно безнаказанно свернуть в сторону. Наши пути уже строго определены.

– Ах, бросьте! – с сердцем промолвил я. – Что за сухие рассуждения! Что мне до моих дипломатических «обязанностей»! Политика от моего ухода ничего не потеряет…

– Ну, хорошо, – мягко промолвила Мадлен, – предположим, что вы правы и вправе изменить свой путь. Но… моя дочь?

– Мы возьмем ее с собой, – неуверенно произнес я.

– Полно! – грустно усмехнулась она, – вы и сами не верите тому, что говорите. Ведь все это сплошное безумие. Полно, друг мой!.. предадим все это забвению. Я уже не так молода, мне было непростительно ломать столько жизней. А, кроме того, право же, это было бы с моей стороны черной неблагодарностью по отношению к барону. Ведь он ни в чем не виноват передо мной, и мне не в чем упрекнуть его.

– Но я не хочу, не хочу терять вас вторично! – с отчаянием воскликнул я.

– Вы прелестны! – улыбнулась Мадлен. – Вот вы так действительно ни на йоту не постарели! Но, тем не менее, мне придется противостоять вам. Мне это тяжело, но… – Она не докончила начатой фразы и задумалась. – Не жалейте ни о чем, – вдруг снова заговорила она, – ни о том, чего не было, ни о том, что могло быть. Как знать, что было бы теперь, если бы мы тогда женились? Подумайте только, ведь мы были бы уже целых одиннадцать лет супругами! Кто поручится нам в том, что мы сохранили бы былую пылкость и нежность чувства? Весьма вероятно, что реальные стороны жизни разбили бы блестящий и сладкий бред наших грез. Не жалейте ни о чем! Вы и были, и останетесь для меня… навсегда, навсегда… воплощением моего духовного идеала… спутником моих грез, моей поэмой. Что касается меня, то – если вы были искренни, на что я надеюсь и во что хочу верить, – и я останусь в вашей памяти грезой, недостижимой мечтой. Поверьте, это лучше, потому что такие встречи и такие отношения не забываются. И, когда подойдет старость, и вы будете мысленно перебирать все свои встречи, я уверена, что остановившись мысленно на мне, вы скажете: «Это была самая лучшая, самая светлая встреча». Я не хочу другой роли.

– Мадлен! – умоляюще прошептал я, не выпуская ее руки.

Но она мягко высвободилась.

– Прощайте, друг мой, – промолвила она, – и не сердитесь на меня! Ведь я же не сделала вам ничего худого. Поверьте, не следует завершать поэтическую страничку нашего юного, пылкого чувства банальным концом и фальшивым положением. Пусть эта страничка останется недописанной. Так будет лучше. Я счастлива, что смогла залечить рану вашего самолюбия, сознавшись в том, что любила настоящей любовью… только вас!.. А теперь… прощайте…