Читать книгу "Глаз разума - Оливер Сакс"

Несмотря на то что по большей части я просто ненавижу произошедшее уплощение всего и вся и постоянно жалуюсь на утрату бинокулярного зрения, порой мне нравится мой двухмерный мир. В такие моменты я рассматриваю комнату, тихую улицу или накрытый стол, как натюрморт, как красивую визуальную композицию, как ее может увидеть художник или фотограф, вынужденно ограниченный плоскостью картины или фотографии. Более того, я нахожу теперь неизвестное мне ранее удовольствие в рассматривании картин или фотографий, поскольку могу лучше оценить искусство композиции. Они сделались для меня в каком-то смысле красивее, хотя больше не дают мне даже иллюзии глубины.

Однажды днем я пошел в близлежащий японский ресторан поесть суши. Сидя за стоявшим на тротуаре столиком, я обратил внимание на дерево гинкго, росшее на противоположной стороне улицы. В середине дня в это время года солнечные лучи отбрасывали четкую тень дерева на желтую стену в пяти футах от растения. Не обладая стереоскопическим зрением, я теперь видел дерево и тень расположенными в одной плоскости, как будто они оба были нарисованы на стене. Это было волнующее и прекрасное зрелище – трехмерное изображение превратилось в шедевр японской живописи.

Стереоскопическое зрение не очень важно для рассматривания отдаленных объектов, но отсутствие способности судить о расстоянии стало приводить меня к абсурдным сомнениям и заблуждениям. В рассказе Эдгара Аллана По «Сфинкс» рассказчик видит огромную членистоногую тварь, взбирающуюся на виднеющийся вдали холм. Только немного погодя он с изумлением обнаруживает, что видит крошечное насекомое почти у себя под носом. Я считал описанное в «Сфинксе» переживание преувеличением до тех пор, пока не утратил стереоскопического зрения. Теперь у меня самого регулярно возникают подобные иллюзии. Однажды я обнаружил пятнышко на стекле моих очков, попытался убрать его и только потом понял, что это пятнышко было опавшим листком, лежавшим на тротуаре.

У меня пострадало не только чувство глубины и расстояния, но и чувство перспективы, которое так важно для того, чтобы понять, что находишься в мире объемных объектов, упорядоченно расположенных в пространстве. Когда я посетил конюшню моего друга на Лонг-Айленде, то сначала не понял, что это конюшня. Я видел только вертикальные, горизонтальные и косые линии, похожие на геометрический чертеж, нанесенный на небо. Потом внезапно я увидел перспективу, и чертеж превратился в реальную конюшню, правда, плоскую, как на фотографии или рисунке.

Моя неспособность видеть глубину пространства и определять расстояния приводит к смешению или слиянию ближних и дальних предметов с образованием противоестественных гибридов или химер. Так, однажды я был сильно озадачен, увидев между своими пальцами паутину, и только потом сообразил, что вижу сквозь пальцы серый ковер на полу, лежащий на добрых три фута ниже. Мне казалось, что ковер расположен в одной плоскости с моей рукой. В другой раз я пришел в ужас, видя, что из глаза моего приятеля торчит ветка дерева. Правда, я быстро сообразил, что это ветка дерева, растущего на противоположной стороне улицы. Как-то я заметил, что человек, пересекавший Юнион-сквер, несет на плечах громадный помост. Должно быть, он сошел с ума, раз таскает на себе такие тяжести, подумал я, но немного погодя понял, что этот помост находится футах в тридцати от этого человека, – я опять все перепутал. В другой раз я увидел пожарный насос, торчащий из крыши моего автомобиля, и только потом разобрался, что насос принадлежал пожарной машине, стоявшей в дюжине футов за моим автомобилем. Но ни понимание природы таких фактов, ни поворот головы, приводящий к появлению параллакса смещения, не помогают гарантированно избавиться от иллюзий.

Гигантский понтон высотой в сотню футов над автомобильной пробкой оказывается боковым зеркалом едущего впереди грузовика. Странный зеленый зонтик над головой какой-то женщины оказывается кроной дерева, растущего в трехстах футах за ее спиной. Как-то, читая ночью в кровати, я страшно испугался, «увидев», что лопасть потолочного вентилятора вот-вот разобьет бра над моей кроватью. И хотя я точно знаю, что эти два предмета разделены расстоянием в четыре фута, это никак не спасает меня от очередной иллюзии.

Ничто теперь не выступает мне навстречу, и ничто не углубляется в противоположном направлении: у меня нет больше непосредственного ощущения, что что-то находится «перед», а что-то – «за». Ориентируюсь я теперь только с помощью умозаключений, окклюзии и перспективы. Пространство было некогда гостеприимным бездонным царством, в котором я знал свое место и в котором мог перемещаться в каком угодно направлении. Я мог войти в него, мог в нем жить, у меня были тесные пространственные взаимоотношения со всем, что оказывалось в поле моего зрения. И такого пространства для меня больше не существовало – ни зрительно, ни ментально.

За два года, что я лишен стереоскопического зрения, я научился неплохо обходиться без него. Я научился пожимать руки, наливать вино и справляться со ступеньками. Я снова езжу на велосипеде и вожу автомобиль, что стало возможным благодаря параллаксу смещения и тому, что восприятие проверяется и корректируется действием: я действую в трехмерном мире, несмотря на то что мне он представляется двухмерным. По большей части я научился разбираться со своими иллюзиями и химерами. Но это не избавляет меня от чувства, что мой визуальный мир лишился фундамента, что окружающие меня вещи никогда уже не будут выглядеть, как раньше, никогда не будут выглядеть правильно. Зрительная реальность, с которой я теперь имею дело, искажена – ведь я хорошо знаю, какой она была и какой она должна быть.

Стереоскопически я теперь воспринимаю мир только в сновидениях. Стереоскопические сны я видел всю жизнь. Обычно во сне я рассматриваю через стереоскоп пары фотографий – городские пейзажи или виды Большого каньона. Я просыпаюсь после этих чарующих сновидений и снова вижу мой нынешний мир – непоправимо, необратимо и умопомрачительно плоский.

Мое зрение сохранялось в относительно стабильном состоянии в течение двух лет. Я мог делать практически все, что хотел, ибо периферическое зрение правого глаза позволяло мне сохранить поле зрения в неурезанном виде, хотя оно и было лишено признаков глубины. Благодаря периферическому зрению у меня сохранился небольшой сегмент стереоскопического восприятия в нижней части поля зрения, и это внушало мне смутное ощущение глубины пространства, пусть даже стереоскопия отсутствовала на всех остальных участках поля зрения. Правда, этот феномен порой повергал меня в уныние, ибо участок стереоскопического восприятия располагался ниже точки фиксации взгляда и стоило мне сфокусировать на предмете здоровый левый глаз, как изображение тотчас становилось плоским[65].