Читать книгу "Апдейт консерватизма - Леонид Ионин"

Поэтому в начале современного брака — в западных странах очень часто, а у нас пока что лишь у самых «продвинутых» брачующихся либо у тех, кому есть что терять в браке (не невинность, конечно, имеется в виду, а миллионы долларов, дворцы и т. д.), — стоит юридически оформляемый брачный договор, представляющий собой по существу перечень условий и обстоятельств предстоящего развода. Развод, таким образом, закладывается в самое основание брака. А брак заключается не до тех пор, «пока смерть не разлучит нас», а на «отрезок жизни», размер которого будет определен соглашением экономически ориентированных договорных сторон. Кроме экономических условий развода, брачный договор предусматривает и обязательность исполнения супружеских обязанностей, в чем бы они не состояли — в регулярном сексе или в регулярном приготовлении обеда из трех блюд. Собственно, в брачный договор может быть включено любое условие, не противоречащее российскому законодательству, с которым согласны обе стороны. Брачный договор — это не просто сравнение брака с договором; юристы так и понимают семейную жизнь — как длительное правовое отношение, которое при известных обстоятельствах (например, несоблюдение обязательств одной из сторон) может быть разорвано.

Вполне естественно, что пары, заранее рассчитывающие на возможность развода (а таковых становится все больше, по мере того как брачный договор входит в нашу жизнь), реже заводят детей, ибо предвидят трудности, возникающие в связи с детьми при разводе и после него. Об этом свидетельствует и корреляция между количеством детей и вероятностью развода. Бездетные пары разводятся чаще, чем пары с одним или двумя детьми. Лишь три процента разводов приходится на пары с тремя и более детьми. Дети укрепляют брачные узы. Разводы и повышение их вероятности уменьшают количество детей. В результате страна впадает в демографический кризис, который государство стремится побороть мерами, разрушающими семью в тех группах, в росте численности которых оно заинтересовано, и поощряющими семью в тех группах, размножение которых грозит стать роковым если не для государства как такового, то для идентичности страны.

Чей ребенок?

Вопрос, стоящий в заголовке, можно задать иначе: кому принадлежит ребенок — маме с папой или государству? Или он вообще никому не принадлежит, то есть принадлежит самому себе? Ответ на эти вопросы совсем не так очевиден, как может показаться с первого взгляда. Например, согласно учению мудрого Платона, изложенному в V книге «Государства», ребенок целиком и полностью принадлежит государству. Это естественный вывод из сформулированной им же идеи общности женщин. В идеальном государстве все жены принадлежат равным образом всем стражам государства. Соединение полов организуется правителями, причем так, что лучшие сочетаются с лучшими, а худшие — с худшими. Получающиеся от этого дети передаются государству. Лучших детей оно воспитывает так, как считает нужным, худших — главным образом больных и умственно отсталых — обрекает на гибель. Эта общность жен и детей у стражей государства знаменует собой высшую форму единения его граждан.

В современном массовом обществе женщины также принадлежат всем. Никаких групповых, сословных, классовых ограничений на заключение браков не осталось, или же они остались только как некоторые рецидивы прошлых времен. Все могут сочетаться со всеми, но это только потенциально. В реальности функцию распределения женщин, точно так же, как и распределения мужчин, взял на себя брачный рынок (или шире: рынок партнеров). Поскольку государство не устраивает браки, то и детей оно себе не забирает. Но от этого, как говорится, не легче. Получается так, что женщины отдают детей государству сами. Ибо уже годовалых детей работающие женщины сдают в ясли, с чего начинается карьера «государственного» ребенка. По достижении определенного возраста он переходит в детский сад (иногда даже с недельным циклом!), затем, поступив в школу, занимается в группах продленного дня. На лето как детские садики, так и школы вывозят детей в летние, спортивные, краеведческие и т. д. лагеря. Так что летом ребенок видит родителей еще реже, чем зимой. В результате оказывается, что примерно с одного года и до 16–17 лет, то есть практически весь период социализации, взросления, физического, морального, интеллектуального и гражданского созревания ребенок большую часть времени проводит не в семье в общении с любящими отцом и матерью, а в государственных детских учреждениях под руководством сертифицированных государством специалистов по уходу, воспитанию и образованию. Практически мы имеем дело с тем, что некоторые социологи и политологи называют огосударствлением детей.

Огосударствление детей почти полностью было осуществлено в Советском Союзе. Ясли, детский сад, пионерлагерь — все это были необязательные (принуждения не было и в помине), но по многим причинам практически неизбежные формы детской социализации. Создавая и делая массовыми эти детские учреждения, государство решало сразу множество задач: помогало бедным семьям (поскольку эти учреждения либо были бесплатными, либо плата была чисто символической), давало работающим женщинам время для достижения успеха и самореализации, а также воспитывало в детях правильное мировоззрение и готовность включиться в жизнь страны. В современных европейских государствах, понимающих себя как социальные государства или государства всеобщего благосостояния — welfare states, именно эта сторона социальной политики Советского Союза и других социалистических государств воспроизводится наиболее полно и последовательно. Классическая страна огосударствления детей — современная Германия. Профессор Берлинского университета Н. Больц, на которого мы неоднократно ссылались выше, пишет в этой связи: «Создается иногда впечатление, что ГДР все-таки сумела одержать окончательную идеологическую победу — большинство политиков сегодня проповедуют огосударствление детей как некую саму собой разумеющуюся цель»[80]. Причем парадоксальным образом оказывается, что цели, которые ставит перед собой современное демократическое государство, проводящее такую социальную политику, в принципе не отличаются от целей, которые ставило перед собой социалистическое государство: помощь бедным семьям и одиноким матерям; освобождение женщин от ухода за ребенком, чтобы они посвящали время профессиональной работе и карьере; а также интеграция детей в большое общество, то есть не что иное, как выработка в них правильного хода мыслей и готовности жить и трудиться сообща с другими. Такое положение характерно не только для Германии и вообще не только для Европы, а — с большими или меньшими отличиями — для всего цивилизованного мира. Огосударствление детей, то есть перекладывание на государство и соответственно принятие на себя государством заботы о воспитании детей и подготовке их к жизни, начинает восприниматься как неотъемлемая обязанность государства наряду с другими его необходимыми для нормального функционирования общества обязанностями. Без этого не мыслится будущее. Социолог С. Н. Щеглова, проанализировавшая огромное количество произведений социальной фантастики советских, российских, американских, европейских как классических, так и новейших авторов, пришла к ожидаемому выводу: «писатели предполагают, что государство будет и далее вмешиваться в семейную сферу, связанную с детьми, включая рождение, воспитание, образование детей, постепенно расширяя сегменты этого вмешательства вплоть до возможного огосударствления детей»[81].