Читать книгу "Третий рейх во взятках - Максим Кустов"

Усугублял ситуацию с обмундированием и военно-бюрократический идиотизм. А как же без этого. Вот какая невеселая история произошла с одним обер-ефрейтором:

«Унтер-офицер, послушайте мою историю. Приехал я в отпуск домой, в Дюссельдорф. Жена выстирала все мое военное барахло и повесила на чердак. Прилетели американцы и сбросили бомбы. Поскольку я солдат, видимо, дом, в котором я живу, — военный объект. Не так ли? Пока я торчал в бомбоубежище, все мое обмундирование сгорело. Но не мог же я бегать нагишом?! Пришлось достать выходной костюм из чемодана, который моя жена всегда прихватывает с собой в убежище. Думаете, комендант города выдал мне справку о том, что моя квартира разрушена? Как бы не так. А когда я прибыл в штатском в госпиталь в Бреслау, шпис заявил, будто я загнал свое военное барахло на рынке. Кто возьмет такую дрянь, вот идиот! В Бреслау мне выдали новое обмундирование, но стоимость записали на мой счет. Приказано все урегулировать в резервном батальоне. Хорошенькое дело: немецкий солдат еще должен платить за свое обмундирование! Куда это годится?!

Я сочувственно кивнул, выслушав обер-ефрейтора. Кроме нас, на вещевом складе никого не было. Обер-ефрейтор попросил:

— Унтер-офицер, вы мне не дадите чего-нибудь? То, что я получил в Бреслау, я хочу вернуть туда, как только меня демобилизуют. Так что, дадите?

— Почему же нет? Дам.

— Пусть не затевают войн, если у них не хватает барахла, — повторил обер-ефрейтор ходячую присказку. — Недаром мой отец говаривал: «На войне бедняки худеют, а богачи жиреют». И действительно, у нашего брата даже из-под ребер выдирают сало.

— Твой отец тоже в армии?

— Нет, он умер.

— Во время налета?

— Лучше не вспоминать где. Мать тоже восемь месяцев мучилась.

— В тюрьме или в концлагере?

— Зачем об этом спрашивать? Хотите верьте, хотите нет, мой отец был порядочным человеком. Он литейщик, отличная профессия. Мать у нас тоже женщина неглупая. Она, как и отец, была против войны. Вот что получается, унтер-офицер: отец был против войны, мать была против войны, а три сына угодили на войну. Теперь отца нет, казнили. Мать замучили в тюрьме. Двух моих братьев уже нет в живых. И я возвращаюсь с фронта калекой — нога не сгибается. Для меня война кончилась. А жизнь?.. Квартира разрушена, жену поселили в кегельбане. Набили туда бездомных, словно кроликов. Жена работает на военном заводе, шлифует кольца для гранат. Дали бы мне волю устроить все, как мне хочется… Я бы сейчас…

— Давай сюда твою солдатскую книжку.

— Зачем? — испугался обер-ефрейтор.

— Не волнуйся. Хочу уладить твое дело с обмундированием, полученным в рассрочку.

— Весьма любезно с вашей стороны, унтер-офицер. Буду очень признателен. Как только получу папиросы, все отдам вам.

— Не надо. …Вот теперь в твоей солдатской книжке полный порядок. Отправишь тому шпису в Бреслау его барахло…

А я подумал, что это не так уж плохо, если затруднения с обмундированием подобным образом воздействуют на психику гитлеровских солдат. Чем хуже обмундирование, тем больше недовольства. Это тоже песок в машину. Надо его подсыпать»[128].

Именно на солдатской обозленности из-за отсутствия нормальной формы он и решил сыграть, решив искусственно увеличить проблемы. Весьма вероятно, что в довоенной советской прессе Кернер-Шрадер начитался статей, разоблачающих вредителей, и действовал он вполне в их духе.

Он подобрал себе помощника — единомышленника Штюкендаля, с которым они вместе занялись самым откровенным складским вредительством.

«Штюкендаль вдруг схватил какой-то китель, рванул его, и материя расползлась. На другом кителе он прожег папиросой дыры, но так ловко, что можно было принять это за след от зажигательной бомбы. С брюками было еще проще. Достаточно потянуть материю на коленях, чтобы она расползлась. Ткань покрепче можно разодрать перочинным ножом так, словно солдат в этих брюках зацепился за колючую проволоку. Перед перевязкой раненым часто вспарывают и брюки и сапоги. И это можно использовать. Со свитерами еще проще: спустить несколько петель на боку — и все вязание расползается. Словом, находчивость Штюкендаля оказалась поразительной. Не во мне одном кипит гнев против гитлеровской бойни. И, наверно, не в нас двоих.

Они требуют, чтобы мы раздевали раненых и собирали обмундирование для новых резервов. Ну что же, мы создадим им запасы барахла.

Приходит на склад солдат, жалуется:

— Я всего один раз надел эту штуку, а она уже расползлась.

Ему выдается новый свитер, а порванный отправляется на обмен в запасной батальон 455-го пехотного полка.

Аккуратно сложенное негодное обмундирование сдается, взамен выдают такое же количество годного. А через неделю оно отправляется для обмена.

Солдаты ходят по городу в невероятных нарядах. К укороченным брюкам они привыкли на фронте. Там они отрезали низ брюк на портянки, в сапогах все равно не видно. Но здесь сапог нет, из-под брюк торчат кальсоны. Такая „форма“ доводит людей до белого каления. Все чаще слышишь крылатую остроту:

— В этой войне мы победим. Точно, как в Первой мировой.

— Еще бы: вести войну в подштанниках — во-первых, дешево, во-вторых, полезно.

Три инвалида решили устроить общественный скандал, нечто вроде миниатюрной демонстрации. Они раздобыли соломенные шляпы, получили в госпитале увольнительные, напялили шляпы на головы и отправились в город. Трое безногих на костылях в заснеженном городе в соломенных шляпах — это произвело впечатление. За ними увязалась ватага ребятишек. Горожанам на несколько дней хватило пищи для разговоров: подумать только, до чего довоевались — раненые солдаты ходят зимой в соломенных шляпах.

Явился казначей, чтобы проверить запас головных уборов на нашем складе. Убедившись, что никакого запаса нет, он распорядился:

— В следующую среду отправляйтесь на вещевой склад запасного полка и постарайтесь обменять сотню этих вонючих тряпок на новые шапки.

Но фельдфебель вещевого склада 455-го полка расхохотался мне в лицо, когда я явился за шапками:

— Те, которые я тебе выдам, еще хуже твоих.

Снабжение стало из рук вон плохим. При раздаче мыла раненые скандалят:

— С каких это пор немецкие солдаты должны мыться разным дерьмом? — набросился на меня один солдат.

Я возразил с полным самообладанием:

— С тех самых пор, как из жира дохлых кошек у нас изготовляют маргарин.

— Тогда пусть прекращают войну и предлагают мировую…

— Кому? — подхватил Штюкендаль.

— Мне все равно кому. У меня дома остался маленький ребенок. Каждую ночь жена таскает его в подвал, а Геббельс уверяет, будто это даже полезно. Оказывается, для здоровья полезно, когда сидишь без мыла, угля и хлеба. Зачем было затевать войну, если у нас ничего нет? Во что мы одеты? Кончать надо со всем! Нас уверяют, что торчать в подвалах — высшее счастье! Точно мы не люди, а крысы. Мы уже отвыкли спать в постелях. Наши дети забыли вкус молока, на хлеб нам мажут клейстер…