Читать книгу "Бал gogo - Женевьева Дорманн"

— Не донимай меня, — спокойно попросила Бени. — Я не мешаю тебе жить своей жизнью.

Она и вправду не мешала ему так жить, во всяком случае почти. Разве она злилась, когда Вивьян влюбился в парня? Когда никому, кроме нее, он не мог довериться и рассказывал ей о своих порывах, удовольствиях, печалях и о своих любовях? А, Бог тому свидетель, Вивьян влюблялся каждые три дня. Разве не она терпеливо и дружелюбно утешала его, когда отплывал молодой русский моряк, которого он встретил в Порт-Луи? По меньшей мере две недели она стойко выслушивала откровения о прелестях этого исчезнувшего Бориса. Так неужели она просила слишком много — просто понять, что она пытается скрасить свою жизнь? Однако ревность Вивьяна, честно говоря, была ей приятна. Как же все это запутанно!

Она встала и прижалась лбом к оконному стеклу. Большое окно постройки открывало контрастный пейзаж с отвесными скалами, бесцветными засохшими эвкалиптами и кричаще-зелеными померанцевыми деревьями. Лес спускался с вершины горы и заканчивался здесь, между домами, старые хвойные деревья смешивались с молодыми посадками. Кокосовые пальмы колыхались на ветру. Желтая сера, усеянная цветами аламанды, сияла на фоне серой растительности. Двуцветный кустарник взбирался по остову железного дерева, уже давно мертвого, превращая его в бело-розового попугая, откуда торчали темные когти обнаженного дерева. Внизу дом Лоика де Карноэ окружала английская лужайка, аккуратно подстриженная, хорошо политая, зеленая, отливающая сталью, она создавала контраст с каменистой грубой почвой. Две женщины, следящие за садом, перьевой метлой вяло выметали веточки с лужайки на лопату с длинной ручкой. На солнце сверкал лазоревый прямоугольник бассейна, обсаженного терминалиями с блестящими листьями. На горизонте огромная темно-голубая скала лежала на бледно-зеленой лагуне. В нескольких шагах от дома неожиданно появился молодой олень, из-под его копыт катились камешки, он искал пастбище, которое гора ему больше не могла дать. Он стоял прямо, настороженно подняв голову, принюхиваясь к воздуху. Было видно, как вздымается его грудь. Вдруг он грациозно подпрыгнул, перемахнул через кустарник и исчез. И от этого легкого прыжка, неясно почему, сердце Бени сжалось.

— Я не хочу оставлять все это, — произнесла она, не оборачиваясь. — Но я сыта по горло жизнью, которую я веду, парнями, которых я встречаю то здесь, то там, нигде я не останавливаюсь надолго, я не привязана ни к чему и ни к кому. Может, настало время рожать детей и сгодиться хоть на что-то. Я пытаюсь жить, чтобы мне не было так плохо, ты понимаешь? Я готова к этому, ты мне веришь? Я хочу идти прямой дорогой, стать простой женщиной, понятной, без приключений, и Патрик идеален для этого. Он не сумасброд. Он не изобретательный, как мы, но он точно знает, куда идет. Он уже спланировал свою жизнь до самой смерти, это надежно. И потом, он любит меня.

— А ты?

— Ты мне надоел. Я не верю в браки по любви. Ты сам видел, что выходит из этих браков по любви. Посмотри на них на всех — жалкие, усталые, озлобленные или же ставшие равнодушными после нескольких лет, каждый обманывает другого, желает его смерти или, как минимум, его отсутствия. Эта красивая страсть утихает. С Патриком я могу согреться. Может быть, со временем, когда пройдут годы, однажды я пойму, что тоже люблю его. Не страсть, а любовь на медленном огне, бессмертная любовь.

— Все это кажется мне слишком мрачным, — заметил Вивьян. — Ты не боишься, что взвоешь от этого разумного?

— Когда-то давно я читала письма Стендаля к его сестре Полине, она была в том же возрасте, что и я сейчас. Он советовал ей выйти замуж, потому что нужен «…чтобы жить, драгуну — конь, а девушке — муж». Но выйти замуж нужно не абы как. Тем более не по страсти. Он писал, я наизусть помню: «Как, черт побери, в союзе мужчины и женщины найти необходимые условия, чтобы возникла и поддерживалась страсть? Нет ни одного. Это теория дала такой результат, но некоторые браки, как мы видим, опровергают его, это оттого, что тот из супругов, у кого больше ума, играет комедию для другого, а оба для общества». Еще он пишет Полине: «Поэтому я думаю, что счастье надо искать в хорошем муже. Мы договариваемся с ним об отношениях с той долей приветливости, какую от всей души испытываем к людям, которые делают нам добро. Муж делает вас матерью детей, которых вы обожаете, наполняя вашу жизнь не романтическими эмоциями, они невозможны физически (по природе нервов, которые не могут быть долго натянутыми до одинаковой степени, и потому, что всякое повторяющееся впечатление становится более легким и менее ощутительным), но разумным довольством». Вот то, чего я хочу. Патрик будет именно таким мужем. Без особой фантазии, но приветливым и спокойным, как оазис.

Вивьян положил карандаш, подошел к ней и осторожно, нежно, положив руки ей на плечи, прижался виском к виску.

— Ты самая сумасшедшая из всех сумасшедших, — вздохнул он, — но такой я тебя и люблю. Я никогда не расстанусь с тобой, я такого даже вообразить себе не могу.

Глава 20

Когда надо было выбирать тему для диссертации, университетский преподаватель, ее руководитель, предложил Бени тему «Любовная экспрессия в творчестве Гийома Аполлинера». Это предложение не было случайностью. Феликс Роме специализировался по литературе XX века, в частности, по Аполлинеру, он тогда работал над монографией об этом поэте с перевязанным лбом, которая должна была принести ему славу. Расписание, перегруженное занятиями и конференциями, не позволяло ему проводить все необходимые исследования в этом направлении. Эта маленькая Карноэ, похоже, работяга. Он снабдил ее минимальными сведениями, необходимыми для написания главы. Феликс Роме не в первый раз использовал студентов как юнг на своем университетском корабле, капитаном которого он считал себя.

С творчеством Аполлинера Бени была мало знакома, она помнила только кое-какие длинные отрывки из школьной программы, которые они там подробно разбирали. Какие-то смутные воспоминания о ядовитом безвременнике, о коровах в осеннюю пору и о бродячих акробатах с барабанами и золочеными обручами. («Объясните, почему плодовые деревья склонялись в поклоне, когда эти акробаты издали делали им знак? Почему склонялись?»)

Или еще какая-то непонятная история о зеленых елках в острых колпаках где-то на берегу Рейна, с горой, которая рожает, на этом месте весь класс начинал хихикать.

Пролить свет на эти тени, вводящие в заблуждение, могли только сноски внизу страницы, а это разрушало музыку стиха и гасило искры. Что до автора, с его странным именем, с согласными-ловушками — п, лл, н, — он оставался незнакомым. Учителя третьего класса редко углублялись в жизнь поэтов, этих странных существ, которые переворачивают все с ног на голову, как всем прекрасно известно. Имя «Аполлинер» написано прописными буквами в конце стихотворения, он был Автор. Точка. Знаменитый и мертвый, без возраста, брат других мертвых лириков, Альберов, Саменов, Хозе-Марий де Эредиа и Франсиса Жамма; это все дети дьявольской пары — Лагарда и Мишара.

Для диссертации Бени очень быстро заполнила эти пробелы. За несколько недель она прочла всего Аполлинера: стихи, прозу, хроники, театральные пьесы, очень и не очень хорошие, и даже его эротические романы. Но все время возвращалась к поэмам, восхищаясь и удивляясь, как раньше она могла не знать такого изящества душераздирающих или насмешливых жалоб. Слова того, кого она отныне фамильярно называла Гийомом, постоянно вертелись у нее на языке: