Читать книгу "Черный ящик - Амос Оз"

Все в этих корявых словах – полная противоположность тебе. Они далеки от тебя, как звезды от крота. Холодное ожесточение, которое излучаешь ты, словно голубоватое арктическое сияние, и граничащая с истерией ненависть к остальным девушкам батальона – вот что покорило мое сердце. Твои манеры равнодушного превосходства. Аура жестокости, которая распространялась вокруг тебя, словно запах. Серый цвет твоих глаз – в тон дымку из твоей трубки. Убийственная острота твоего языка – в ответ на любой проблеск противодействия. Волчья радость от установленного тобой террора. Презрение, которое извергалось из тебя, будто пламя, и которое ты умел направить выжигающей реактивной струей на твоих друзей, твоих подчиненных, а то и на стайку секретарш, всегда впадавших в полное оцепенение от одного твоего присутствия. Словно зачарованная, тянулась я к тебе из мутных глубин первобытного женского раболепия, существовавшего издревле, еще до того, как появились слова. Это покорность женщины-неандерталки, чей слепой инстинкт выживания, смешанный со страхом голода и холода, швыряет ее к ногам самого жестокого из охотников, волосатого дикаря, который заломит ей руки за спину и утащит, как добычу, в свою пещеру.

Я помню по-военному резкие слова, которыми ты выстреливал, кривя уголки рта. Отрицательно. Положительно. Приемлемо. Чепуха. Будет сделано. Глупость. Точка. Убирайся.

Все это ты извергал, почти не разжимая губ. И всегда – на грани шепота, словно не желал расходовать не только слова, но и голос, и движения лицевых мышц. Твои челюсти хищника лишь изредка обнажали нижние зубы в высокомерной горькой гримасе, служившей тебе чем-то вроде улыбки: «Что тут происходит, любезнейшая? Сидим себе у печки и за счет армии обогреваем свои святые места?» Или: «Если бы в голове у тебя было только десять процентов от того, что есть в лифчике, – сам Эйнштейн записался бы на твои вечерние уроки». Или: «Инвентарный отчет, который ты мне подготовила, выглядит, как рецепт штруделя. Как ты смотришь на то, чтобы вместо него подготовить мне отчет о том, какова ты в постели? Быть может, там ты и вправду кое-чего стоишь». Случалось, что твоя жертва разражалась рыданиями. Тогда ты погружался в раздумье, какую-то долю секунды пристально рассматривал ее, будто перед тобою дохлое насекомое, и цедил: «Ладно, дайте ей конфету и объясните, что она спаслась от военного суда». Поворачивался на месте и, напружинившись, как пантера, выскальзывал из комнаты. Я, в каком-то неясном порыве, невзирая на опасность, а быть может, подхлестываемая ею, бывало, провоцировала тебя. К примеру, говорила: «Доброе утро, командир. Вот ваш кофе. Быть может, впридачу к кофе вы желаете, чтобы для вас исполнили небольшой танец живота?» Или: «Командир, если вам не терпится заглянуть мне под юбку, не напрягайтесь, не стоит подглядывать, отдайте приказание и я подготовлю инвентарный отчет обо всем, что можно там увидеть». Все это умничанье кончалось для меня наказаниями: запретом покидать военную базу или отменой очередного отпуска. Пять-шесть раз ты накладывал на меня денежный штраф за дерзкое поведение. Однажды кинул меня на гауптвахту, где я провела под арестом целые сутки. На следующий день – помнишь? – ты спросил: «Ну, красотка, это отбило у тебя желание?» Я улыбнулась вызывающе и ответила: «Как раз – наоборот, командир. Я вся горю от желания». Твои волчьи челюсти разомкнулись, словно для укуса, и ты процедил сквозь зубы: «Так, может, научить тебя, любезнейшая, что делают в таких ситуациях?» Девчонок начал разбирать смех, они едва, сдерживались, зажав рты ладонями. Но я в долгу не осталась: «Мне дожидаться вызова, командир?» Так продолжалось, пока однажды, в дождливую зимнюю ночь, ты не предложил подбросить меня в город, куда ты сам ехал на машине. Буря с громом и молниями сопровождала «джип» на всем протяжении приморского шоссе, ливень сек нас, не прекращаясь ни на мгновение, а ты испытывал меня суровостью своего ледяного молчания. Около получаса ехали мы, не обменявшись ни словом, наши глаза, как у загипнотизированных, были прикованы к «дворникам», сражавшимся с потоками воды. В какой-то момент «джип» пошел юзом, его колеса выписали на асфальте замысловатую петлю, но ты, не произнеся ни звука, сумел выровнять руль. Через двадцать или тридцать километров ты внезапно заговорил: «Ну? Что случилось? Ты вдруг онемела?» Впервые послышалась мне в твоем голосе какая-то неуверенность, и ребяческая радость переполнила меня:

– Нет, командир! Просто я подумала, что ваша голова занята разработкой плана завоевания Багдада, и мешать не стала.

– Завоевание – это верно, да еще какое. Но отчего вдруг – Багдад? Так называют тебя дома?

– Скажи-ка, Алекс, если уж речь пошла о завоевании – правду ли говорят девушки, будто есть у тебя какая-то проблема?

Ты начисто игнорировал тот факт, что я осмелилась назвать тебя по имени. Словно собираясь огреть меня кулаком, ты повернулся ко мне и процедил:

– Что за проблема?

– Тебе лучше глядеть на дорогу. Мне как-то не хочется погибнуть вместе с тобой. В роте говорят, что у тебя проблема с девушками? Что у тебя никогда не было подружки? Или это только потому, что ты женат на танках?

– Это не проблема, – усмехнулся ты в темноте.

– Напротив, это – решение.

– Тогда, быть может, тебе будет интересно узнать, что, как утверждают девушки, твое решение – это наша проблема. И необходимо приставить к тебе одну из девушек, которая добровольно пожертвует собой ради блага остальных.

В полутьме "джипа", рассекающего пелену дождя, я могла догадаться о том, какая бледность залила твое лицо, – по той ярости, с которой ты жал на педали.

– Что здесь происходит? – возмутился ты, напрасно стараясь скрыть от меня дрожь в голосе. – Что это? Семинар но вопросам половой жизни командного состава?

А затем, когда мы подъезжали к первому светофору у северного въезда в Тель-Авив, ты вдруг удрученно спросил:

- Скажи, Брандштетер, ты… сильно ненавидишь меня?

Вместо ответа я попросила тебя остановиться за светофором. Съехать на обочину. И не добавив ни слова, я притянула твою голову к моим губам. В своем воображении я проделывала это уже тысячу раз. Затем торжествующе, звонко засмеялась и сказала, что, похоже, и вправду придется учить тебя всему с самого начала. Что, по-видимому, даже целоваться тебе еще ни разу не приходилось. Что настало время показать тебе – где приклад, а где спусковой крючок. Что стоит лишь тебе подать команду – и я проведу с тобой ускоренный курс молодого бойца. Ты и в самом деле оказался девственником.

Перепуганным. Неуклюжим. Даже имя мое тебе не удавалось произнести – тебя охватывал приступ заикания. Когда я сбрасывала одежду, ты отводил свой взгляд. Минуло, по крайней мере, шесть недель, прежде чем ты позволил мне оставить свет и увидеть твое обнаженное тело: тонкое, словно у подростка, как будто военная форма была частью твоей плоти и делала тебя крупнее. Ты был очень сильным и очень напуганным: стоило мне нежно погладить тебя, и ты вздрагивал, словно от щекотки, тебя начинал бить озноб. У тебя поднимались волосы на затылке, когда я проводила рукой по твоей спине. Каждое прикосновение к тому, чем природа наделила мужчину, воспринималось тобой, как удар током. Случалось, что в самый разгар любовных утех я заливалась смехом, и ты тут же весь сжимался.