Читать книгу "Моряк из Гибралтара - Маргерит Дюрас"

— Да, теперь я смогу с полным правом сказать, что совершила все глупости, какие только существуют на свете.

— Давай дальше.

— Ой, их было так много. Я рассказываю тебе только о тех, что были забавными. Был еще один, так тот в первый же день заявил: «Ладно, хватит, а теперь скажи-ка мне правду, что это за дурацкая история?» Я спрашиваю: «Какая еще история?» А он и отвечает: «Ну эта, про какого-то Гибралтарского матроса». Мы едва успели выйти из порта, где познакомились.

Она так хохотала, прямо до слез. Ей даже пришлось снять очки, чтобы вытереть глаза.

— А еще один, — вспомнила она, теперь ей уже было трудно остановиться, — на третий день вытащил фотоаппарат. Это «Лейка», сообщил он мне, а у меня еще был «Роллифлекс» и маленький «Цейсс», он, правда, не такой модерновый, но я и сейчас предпочитаю его всем остальным. Так вот, тот целыми днями шатался по палубе то с «Роллифлексом», то с «Лейкой», то с «Цейссом», говорил, подстерегает всякие редкие морские эффекты. Мечтал сделать альбом о неведомом море, каким его еще никогда и никто не видел.

Я усердно молчал, изо всех сил стараясь не перебивать, чтобы она рассказывала дальше.

— Самым противным из них, — увлеклась она, — оказался один тип, веривший в Бога. Не знаю, может, такие вещи не заметны на суше, если их и на море-то не сразу распознаешь. Правда, я сразу заподозрила что-то недоброе, потому что у него не было ни одного приятеля среди матросов. И он без конца расспрашивал их насчет личной жизни. Думаю, Лоран почуял это еще раньше меня. И вот однажды вечером я решила его напоить. Тут у него язык-то и развязался, так разболтался, что не остановить, я, конечно, как могла поддерживала беседу, и в конце концов он возьми да и скажи, что, дескать, этот Гибралтарский матрос убил человека, стало быть, грешник, что он достоин сострадания и ему очень пошло бы на пользу, если бы за него кто-нибудь как следует помолился.

— И что же ты сделала?

— Неважно. Но в тот раз я, и правда, не на шутку разозлилась.

— А ты уверена, что такие вещи не заметны на суше?

— Не всегда. — Она чуть запнулась. — Знаешь, мне казалось, это как бы мой долг — не слишком приглядываться, когда выбираю.

Я выпил второй стакан виски. Сердце колотилось как сумасшедшее — из-за виски, и потом, мы ведь сидели на самом солнцепеке. Внезапно она прыснула со смеху. Видно, ей вспомнилось что-то уж очень забавное.

— Был еще один, — проговорила она, — так тот в первый же вечер и говорит: «Давай уедем, дорогая, забудь ты этого человека. Ты просто губишь себя».

И снова закатилась каким-то безудержным хохотом.

— А у другого был прямо зверский аппетит. Он отличался этим еще на берегу, а уж когда мы вышли в море, тут вообще началось нечто невообразимое. Считал, что у нас на яхте слишком скудно кормят, и в перерывах между завтраком, обедом и ужином то и дело лазил в буфет и с жадностью пожирал бананы. Его так и распирало от здоровья. Любил пожить в свое удовольствие и не видел причин, почему бы ему отказываться от своих привычек у нас на яхте.

— Похоже, ты собирала настоящую коллекцию, — заметил я.

— А еще один, тоже симпатичный, не успели мы отчалить, говорит: «Гляньте-ка, за нами следом плывет целый косяк рыбы». За яхтой, и правда, шел косяк сельди. Ему объяснили, что так бывает очень часто, а иногда за нами по пятам неделями плавают даже косяки акул. Но он уже больше и думать не мог ни о чем, кроме этой селедки. Ни разу даже не взглянул на море дальше того косяка. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы мы остановили яхту и дали ему поймать пару-тройку на удочку.

Она остановилась.

— Давай дальше, — попросил я.

— Да нет, пожалуй, больше не попадалось ни одного занятного.

— Пусть бы даже и не такие занятные, — настаивал я со смехом, так что она наконец поняла.

— Ах да, чуть не забыла, был еще один. Так тот всю жизнь только и мечтал драить дверные ручки на каком-нибудь корабле, представляешь, вольный воздух и блестящие медные ручки. Всю жизнь только и ждал…

Она сняла очки и внимательно посмотрела на меня.

— Чего?

— Откуда мне знать, чего ты ждал.

— Я тоже не знаю. А чего все ждут?

— Гибралтарского матроса, кого же еще, — со смехом ответила она.

— Так оно и есть, — согласился я, — сам бы я ни за что не додумался.

Оба мы замолчали. Потом внезапно я вспомнил того, кто сказал ей: «Давай уедем, дорогая, забудь ты этого человека», — и расхохотался.

— О чем ты подумал? — спросила она.

— О том, кто сказал тебе: уедем, дорогая.

— А как тебе тот, который не мог думать ни о чем, кроме селедки?

— А что им оставалось делать? Все время стоять с биноклем и не сводить глаз с горизонта?

Она сняла очки и посмотрела на море. Потом как-то очень простодушно ответила:

— Да я и сама-то толком не знаю.

— Они были несерьезные, — заметил я.

— Ах, — рассмеялась она. — Какое прекрасное слово. И ты его так здорово произносишь.

— Я так сразу все понял.

— Что?

— Что на эту яхту нельзя приносить с собой фотоаппараты, туалетную воду, книги Бальзака и Гегеля. Кроме того, никаких коллекций марок, перстней с выгравированными инициалами, рожков для обуви, даже самых примитивных, скажем, железных, аппетита, пристрастия к жареной баранине, тревог об оставленном где-то на суше семействе, забот о собственном будущем, воспоминаний о печальном прошлом, страсти к ловле селедки, распорядка дня, неоконченного романа, опыта, морской болезни, а также склонности к чрезмерной болтливости, излишней молчаливости и привычки слишком много спать.

Она слушала меня, по-детски раскрыв глаза.

— И это все?

— Да нет, наверняка что-нибудь упустил, — ответил я. — Но даже если ты выполнил все эти условия, из которых я назвал лишь малую часть, все равно никогда не можешь быть уверен, удастся ли тебе остаться на этом корабле, я имею в виду, остаться по-настоящему.

— Что-то я не совсем поняла, — усмехнулась она, — что ты мне тут наговорил. Если ты собираешься рассказывать такое и в своем американском романе, то никто ничего не поймет.

— Было бы неплохо, — возразил я, — если бы для начала во всем этом разобрались те, кто плавает на этой посудине. А остальные… всем ведь всего не объяснишь.

— Вот уж никогда бы не подумала, — удивилась она, — будто люди на этом корабле наделены какой-то особенной проницательностью.

— Еще какой, — заверил ее я, — прямо-таки замечательной.

Я уже выпил два стакана виски, а ведь у меня не было никакой привычки к этому напитку.

— А вообще-то, — заметил я, — ты просто самая настоящая шлюха, хоть и красивая.