Читать книгу "Лукреция Флориани - Жорж Санд"

В отличие от Кароля, Лукреция не так скоро забыла о случившемся. Хотя она и не угадала настоящей причины его страданий, она все же испытала сильное потрясение. То была не внезапная боль, острая, но преходящая. То была смутная, но упорная и длительная тревога. Вопреки мнению Сальватора, Флориани продолжала считать, что страдание не бывает беспричинным; однако, сколько она ни думала, она ничего не могла понять, и совесть ее оставалась чиста; в конце концов она решила, что в князе пробудились горестные воспоминания о матери либо сожаление, что он изменил памяти Люции.

Таким образом, к Каролю снова вернулись ясность духа и доверчивость еще до того, как Лукреция утешилась и перестала думать о том, как он мучился в тот злополучный день; однако, когда она наконец успокоилась и стала забывать о своем испуге, вновь набежало облако, и неожиданное происшествие опять пробудило страдания князя. И какое происшествие! Мы с трудом решаемся рассказать о нем, до того все это выглядит нелепым и ребяческим. Играя с Лаэртом, Флориани была так восхищена грацией собаки и ее преданным взглядом, что поцеловала пса в голову. Кароль усмотрел в этом кощунство: он считал, что Лукреции не пристало прикасаться губами к собачьей морде. Он не сдержался и высказал все вслух с такой горячностью, которая свидетельствовала о его отвращении к животным. Лукрецию удивило, что он придает значение подобному пустяку, и она невольно рассмеялась, чем глубоко его обидела.

— Полно, друг мой, — сказала она, — неужели вы предпочитаете, чтобы мы устроили настоящий диспут из-за того, что я поцеловала собаку? Я, со своей стороны, не хотела бы, чтобы между нами возникали какие бы то ни было разногласия, я не нахожу, что этот случай стоит серьезно обсуждать, а потому и позволила себе посмеяться над столь забавным происшествием.

— Да, я смешон, знаю! — воскликнул Кароль. — И самое ужасное для меня, что вы начали это замечать. Неужели вы не нашли для меня иного ответа, кроме взрыва смеха?

— Повторяю, я не искала никакого ответа, — возразила Лукреция, начиная терять терпение. — Выходит, когда вы делаете мне какое-либо замечание, я должна молча и покорно опускать голову, если даже вовсе не убеждена, что оно справедливо?

— Стало быть, мы всегда будем по-разному относиться к тому, что нас окружает? — со вздохом произнес Кароль. — Оказывается, в житейских делах мы так мало понимаем друг друга, что, видно, мне уж лучше молчать, ибо, как только я открываю рот, это вызывает у вас смех!

Он дулся часа два, а потом даже не вспоминал о досадном происшествии и снова стал таким же любезным, как обычно; Флориани же грустила целых четыре часа, хотя совсем не дулась и даже не выказывала своей грусти.

На другой день снова что-то стряслось, уж не помню, что именно, но только совершенный пустяк; а еще через день грустили уже оба, причем безо всякой видимой причины.

Сальватору не довелось быть свидетелем безоблачного счастья, которое влюбленные вкушали в его отсутствие. Напротив, сразу же после приезда он обнаружил, что Кароль обидчив и подозрителен, как всегда. Князь был то необычайно ласков с ним, то необъяснимо холоден. Графа Альбани это не удивляло, потому что Кароль и прежде был таким; однако он с горечью думал, что даже любовь не исцелила его приятеля, и укреплялся во мнении, что Лукреция и Кароль отнюдь не созданы друг для друга.

Несколько дней Сальватор молча наблюдал и размышлял, а затем решил объясниться с Каролем и непременно вызвать его на откровенность. Он понимал, что это будет нелегко, но зато знал, как следует приняться за дело.

— Друг мой, если возможно, я хотел бы, чтобы ты мне сказал, долго ли мы еще тут пробудем? — спросил граф приблизительно через неделю после своего возвращения на виллу Флориани.

— Не знаю, не знаю, — сухо отвечал Кароль, как будто вопрос этот показался ему неуместным и неприятным.

Но тут же глаза его наполнились слезами, и по тому, с каким выражением он посмотрел на Сальватора, было понятно, что разлука с Лукрецией представляется ему неизбежной.

— Прошу тебя, Кароль, — продолжал граф Альбани, беря друга за руку, — хотя бы раз в жизни постарайся подумать о будущем, сделай это ради меня, ибо я не могу постоянно пребывать в неизвестности и в ожидании. Прежде, до того, как мы сюда приехали, ты всегда ссылался на свое слабое здоровье, утверждая, что оно, мол, мешает тебе заранее строить планы. «Решай все за меня и поступай как знаешь, — говаривал ты тогда. — У меня нет ни собственной воли, ни каких бы то ни было желаний». Ныне мы поменялись ролями, ты уже не можешь больше ссылаться на здоровье, ты набрался сил и превосходно себя чувствуешь… Не качай, пожалуйста, головой, не знаю, как насчет состояния души, но в физическом отношении ты меня просто радуешь. Ты стал совершенно неузнаваем, у тебя теперь совсем другой цвет лица, даже выражение лица другое, ты теперь ходишь, ешь и спишь, как все люди. Любовь и Лукреция совершили это чудо: ты перестал тосковать и, судя по всему, твердо знаешь, чего хочешь. И вот настал мой черед страдать от неуверенности, ибо я не знаю, что принесет мне завтрашний день. Скажи, пожалуйста, ты намерен и дальше тут оставаться, не так ли?

— Не знаю, смогу ли я уехать, если даже захочу, — сказал Кароль, чувствуя себя глубоко несчастным оттого, что ему приходится давать прямой ответ, — боюсь, что у меня недостанет сил уехать, хотя, должно быть, придется.

— Придется? А почему?..

— Не спрашивай. И сам можешь догадаться.

— Оказывается, ты по-прежнему не хочешь утруждать себя, едва речь заходит о самом пустяковом житейском деле?

— Да, не хочу, ибо с некоторых пор я еще больше, чем прежде, отошел от житейских дел.

— Значит, ты бы хотел, чтобы я поступил, как обычно, чтобы думал за тебя, рассуждал сам с собою вслух, словно говорю с тобой, и доказал бы тебе разумными доводами, что тебе надлежит делать?

— Да, пожалуйста, — ответил князь тоном избалованного ребенка.

При сложившихся обстоятельствах он не нуждался в том, чтобы выслушать чужое мнение и таким путем убедиться в силе собственной любви, однако ему хотелось узнать, что думает о создавшемся положении Сальватор, и он надеялся, что это позволит ему разгадать тайные помыслы графа.

— Ну что ж, попробую! — весело начал Альбани, который не опасался никакой ловушки, потому что завел этот разговор безо всякой задней мысли. — Впрочем, теперь это нелегко: ты сильно переменился, и речь идет уже не о том, чтобы понять, полезен ли для тебя воздух здешних мест, приятно ли тебе тут находиться, хорошо ли помещение, не прогонит ли нас отсюда жара или холод. Тебя согреет пылкая страсть, если даже июньское солнце не станет ласкать своими лучами твою голову. Этот загородный дом очень хорош, да и хозяйка достаточно мила… Постой-ка! Что ж ты даже не улыбаешься моим шуткам?

— Не могу, друг, не могу. Говори серьезно.

— Изволь. В таком случае я буду краток. Ты здесь счастлив, любовь опьяняет тебя. Ты не можешь предвидеть, сколько времени ничто не омрачит, не испортит твоего счастья. Ты хочешь наслаждаться им столько, сколько позволит Бог, а затем… Да, что затем? Отвечай. До сих пор я говорил только о том, что есть, а теперь хотел бы узнать, что будет дальше.