Читать книгу "Враги. История любви - Исаак Башевис Зингер"

"Что я схвачу, тебя не касается. Убирайся в преисподнюю — убирайтесь все в преисподнюю!"

"Оп-ля, это прежний Герман. Подожди здесь, я поднимусь и вынесу тебе галоши".

"Нет, ты не пойдешь!"

"Тогда на этом свете будет одним идиотом меньше".

Тамара шла сквозь снежные вихри. Снежинки были — голубые кристаллики. Зажглись фонари, но все равно было сумрачно. Небо было затянуто желтоватыми, ржаво-коричневыми тучами — бурное и грозное. Холодный ветер дул с залива. Внезапно наверху, в доме, открылось окно, и оттуда вылетела галоша, а за ней другая. Это Ядвига швыряла вслед Герману его галоши. Он взглянул в ту сторону, но она закрыла окно и задернула занавески. Тамара посмотрела на него и засмеялась. Она подмигнула ему и потрясла кулаком в его сторону. Он натянул галоши, но туфли уже были полны снега. Тамара ждала, пока он догонит ее.

"Самой дурной собаке достается самая лучшая кость. Как это получается?"

Она уцепилась за него, и они вместе прокладывали путь сквозь снег, осторожно и медленно, как пожилые супруги. Глыбы заледенелого снега соскальзывали с крыш. Мермейд-авеню вся была занесена. Мертвый голубь лежал в снегу, вытянув красные ноги. "Да, святое создание, ты уже прожило свою жизнь", — в мыслях обратился к нему Герман. "Тебе хорошо". Его охватила тоска. "Зачем Ты создал его, если таков его конец? Сколько Ты еще будешь молчать, Всемогущий Садист?"

Герман и Тамара пришли на станцию и сели в поезд. Тамара ехала только до Четырнадцатой улицы, а Герман до Таймс-сквер. Все места были заняты, кроме узкой боковой скамейки — туда и втиснулись Герман и Тамара.

"Значит, ты решилась на операцию", — сказал Герман.

"Что еще я могу потерять? Ничего, кроме моей жалкой жизни".

Герман опустил голову. Когда они подъезжали к Юнион-сквер, Тамара попрощалась с ним. Он встал, и они поцеловались.

"Думай иногда обо мне", — сказала она.

"Прости меня!"

Тамара поспешила выйти. Герман снова сел в тускло освещенный угол. Ему казалось, что он слышит голос отца: "Ну, я спрашиваю тебя, чего ты достиг? Ты сделал себя несчастным, и всех остальных тоже. Мы стыдимся тебя, здесь, на небесах".

Герман вышел на Таймс-сквер и переел на другую линию. От станций до улицы, где жила Шифра Пуа, он шел пешком. Кадиллак рабби занимал практически всю заснеженную улицу. Все лампы в доме горели, а автомобиль, казалось, светился в темноте. Герман стеснялся входить в этот сияющий дом с бледным лицом, замерзшим красным носом, в своей жалкой одежде. В темноте под навесом он стряхнул с себя снег и потер щеки, чтобы придать им цвет. Он поправил галстук и платком насухо вытер лоб. Ему пришла в голову мысль, что рабби, скорее всего, не нашел в статье никаких ошибок. Это был только предлог, чтобы вмешаться в дела Германа.

Первое, что бросилось Герману в глаза, когда он вошел в квартиру, был огромный букет на комоде. На накрытом скатертью столе стояла, возвышаясь над печеньем и апельсинами, двухлитровая бутылка шампанского. Маша была уже под хмельком. Она громко разговаривала и смеялась. Она была в праздничном платье. Голос рабби гремел. Шифра Пуа на кухне пекла пироги. Герман слышал, как шипит масло, и чувствовал запах поджаривающегося картофеля. Рабби был в светлом костюме и казался гигантом в этой узкой и низкой квартире.

Рабби встал и одним-единственным большим шагом подошел к Герману. Он хлопнул в ладоши и громко выкрикнул: "Мазел тов, жених!" Маша поставила стакан. "Вот он, наконец!" И она показала на него и затряслась от смеха. Потом она тоже встала и подошла к Герману. "Не стой у двери. Здесь твой дом. Я твоя жена. Все принадлежит тебе!".

Она бросилась к нему в объятия и поцеловала его.

Глава восьмая

1

Снег шел уже два дня. В квартире Шифры Пуа не топили. Дворник, живший в подвале, лежал в своей комнате, пьяный до бесчувствия. Отопительный котел сломался, и никто не чинил его.

В драной шубе, которую она привезла из Германии, закутав голову в шерстяной платок, в тяжелых сапогах, Шифра Пуа бродила по дому. Ее лицо было белым от холода и забот. Она надела очки и ходила туда-сюда, читая в молитвеннике. Она то молилась, то проклинала домовладельцев-обманщиков, которые заставляют мерзнуть зимой бедных квартиросъемщиков. Ее губы стали голубыми. Она громко читала куски из Библии и говорила затем: "Как будто, прежде чем мы приехали сюда, мы не получили полной мерой. Теперь мы можем поставить в этот список и Америку. Уж не настолько это лучше концлагеря. Не хватает только одного — чтобы вошел нацист".

Маша, которая в этот день не пошла на работу, потому что хотела спокойно приготовиться к вечеринке у рабби Ламперта, перебила мать. "Мама, ты бы постыдилась! Если бы в Штуттхофе у тебя было то, что есть сейчас, ты бы сошла с ума от радости".

"Сколько сил может быть у человека? Там у нас по крайней мере была надежда. На моем теле нет ни одного места, которое бы не мерзло. Может быть, ты купишь где-нибудь жаровню? У меня кровь стынет".

"Где в Америке можно достать жаровню? Мы переедем отсюда. Подожди только, пока придет весна".

"До весны я не продержусь".

"Ты старая ведьма, ты еще всех нас переживешь!" Машин голос был пронзительным от нетерпения.

Вечеринка, на которую ее и Германа пригласил рабби, довела ее чуть ли не до сумасшествия. Сначала она отказалась идти, потому что считала, что за приглашением кроется Леон Тортшинер, замысливший что-то. Маша подозревала, что визит рабби к ней в гости и то, что он напоил ее допьяна шампанским все это были детали плана, разработанного Леоном Тортшинером для того, чтобы поссорить ее и Германа. Она уже давно презрительно отзывалась о рабби, называла его бесхребетной тварью, хвастуном, лицемером. Покончив с ним, она переходила к Леону Тортшинеру: он болтун, лжец, скандалист.

Маша, после своей ложной беременности, не могла больше спать по ночам, даже таблетки но помогали. Стоило ей заснуть, как она просыпалась от кошмаров. Ее отец являлся к ней в саване и кричал ей в ухо строки из Библии. Она видела во сне сказочных зверей с рогами-спиралями и острыми мордами. У них были сумки, как у кенгуру, и соски, и были покрыты нарывами. Они лаяли, рычали и нападали на нее. Каждые две недели у нее начиналась болезненная менструация, и кровь выходила из нее сгустками. Шифра Пуа гнала ее к врачу, но Маша говорила, что она врачам не доверяет. Она была твердо убеждена, что врачи отравляют своих пациентов.

По вдруг Маша изменила планы и решила идти на вечеринку. Почему она должна бояться Леона Тортшинера? Она развелась с ним в полном соответствии с еврейским законом. Если он поздоровается с ней, она повернется к нему спиной, если он попробует выкинуть еще какую-нибудь штуку, она попросту плюнет ему в лицо,

Снова Герман видел, как Маша впадает из одной крайности в другую. С нарастающим воодушевлением она начала готовиться к вечеринке. Она распахивала дверцы шкафов, вытягивала ящики комода, вытаскивала платья, блузы и туфли, которые она большей частью привезла из Германии. Она решила перешить платье. Она шила, отпарывала подкладку, курила сигарету за сигаретой, наваливала груды чулок и белья. Она все время болтала, рассказывала истории о том, как за ней ухаживали мужчины — до войны, во время войны, лагерях, в конторах "Джойнта" — и требовала, чтобы Шифра Пуа подтверждала ее слова. На некоторое время она отрывалась от шитья и в доказательство предъявляла старые письма и фотографии.