Читать книгу "Ошибка "2012". Новая игра - Феликс Разумовский"

— Потому что крыски и мышки — звенья пищевой цепочки, их кошки едят, — рассмеялась Варенцова и внезапно спохватилась: — Тишка, ты где? Тихон, гад! Кис-кис-кис!..

Рыжий гад действительно не показывался с самого утра, и Оксана за него беспокоилась. Ну да, кот был очень самостоятельный и неплохо умел за себя постоять. И вообще — древнее, священное животное, умудрённое мудростью мудрых. Но вокруг всё-таки дремучий лес. А в нём — волки, коршуны, рыси…

— Мя-а-а, — отозвался знакомый голос с берёзы. Оказывается, пакостник Тишка уютно разлёгся на толстой развилке и подрёмывал там, свесив рыжую метёлку хвоста. Фига ли ему в дремучем лесу? Ему и при кухне очень неплохо…

— Тьфу на тебя, — с облегчением ругнулась Оксана.

Полководец Песцов тем временем постановил изготовить на десерт черничный кисель. Но не из ягод, которые дозревали в лесу, а опять-таки из брикетов. Размяв, он залил их холодной водой, размешал и начал доводить до кипения. Когда забулькало и поднялось, Песцов оттащил кастрюлю в тенёк и вновь переключился на успевшую подмариноваться ондатру. Накрошил лука, водрузил на сковородку и прижал крышку камнем потяжелее. Скоро пошёл такой аромат, что даже Бьянка не удержалась:

— «Потёмкин», кажется, отменяется…

— Тихо, женщина, не мешай процессу, — с напускной строгостью воздел ложку Песцов. Сбросил нагревшийся камень и принялся обкладывать ондатру картошкой. — Служенье муз не терпит суеты… Иди-ка лучше разбодяжь сухого молока для пюре!

Да, древние греки явно забыли предусмотреть музу не только для шахмат, но и для кулинарии. Ондатра «а-ля Песцов» румянилась и благоухала, жареная картошка покрывалась золотой корочкой. «Вы не любите крыс? Вы просто не умеете правильно их готовить…»

— Ондатра тапака,[130]— объявил Песцов, последний раз снял пробу и ловко перехватил сковородник. — Ну, милая, пойдём…

— Куда? — удивилась Варенцова. — Может, ей лучше остаться?

— Нет, пойду Ганса кормить, — неожиданно серьёзно ответил Песцов. — Пусть хоть пожрёт как следует. А то сколько можно изгаляться над человеком — магия такая, магия сякая… Волшебники, блин! Виртуозы! А ему каково? — И, как положено полководцу, отдал Бьянке приказ: — Готовность картошки определишь, потыкав… не ножом, женщина, спичкой! Как сварится, воду слей, да как следует, и сразу начинай мять пестиком, потихоньку подливая молоко… Да не халтурь, мне комки не нужны. Вернусь, блин, проверю!

«Медведь с большой буквы» ещё похрапывал — товарищ Краев вчера вечером велели ему спать, и этот приказ пока ещё пребывал в силе.

— А ну-ка подъём! Сорок пять секунд! — фельдфебельским голосом заорал Песцов. — Умываться и жрать! Потом перекурить и приступать к уборке территории! Вперёд, время пошло! Меня сам товарищ Краев уполномочил!

Это подействовало безотказно.

— Есть, товарищ Сергей! — Ганс Потапович мгновенно вскочил, запрыгнул в сапоги и проворно побежал в сторону сортира. Песцову бросилось в глаза, что бежал он косолапо, конкретно по-медвежьи.

«Нет, с этим надо что-то делать…» — посмотрел ему вслед Песцов. Ему неожиданно вспомнилась апокрифическая легенда про «рыцаря революции». Пребывая в туруханской ссылке, Феликс Эдмундович завёл себе ручного медвежонка. Играл, воспитывал, кормил, дрессировал… Легенда гласила, что медведь даже рыбу ему из речки притаскивал. И всё было хорошо, но потом Дзержинского отправили в Коломенский централ. А туда с медведями, ясен пень, не пускают… Дело кончилось тем, что Феликс Эдмундович снял с воспитанника шкуру, и та потом отлично согревала его на этапах и в тюрьмах.

Может, тот мишка был дальним родственником герра Опопельбаума? А что! Во-первых, генетическая родня. А во-вторых, с Ганса словно шкуру сняли, лишили человеческой индивидуальности, превратили в безвольный автомат. Принеси то, сделай это… Побыл человеком? А теперь давай-ка трансформируйся в медведя. А хорошо это или плохо, не твоё, скотина, дело.

— Волшебники, мать их за ногу… — сквозь зубы пробормотал Песцов. Взглянул на часы — далеко ли до обеда? — и решительно постановил себе сходить к Краеву, разобраться. — Властители, блин, человеческой души… Недорезанные…

Ерофеевна. Когда наступит Ахау

Кузнец жил на самой окраине деревни, там, где начинался старый лес. Почерневший от времени дом, бурьян во дворе, яблони-дички, которые получаются, когда гибнет от мороза культурный привой, а корни продолжают расти. Скорбно покосившаяся обветшалая кузня, огонь в которой никто уже давно не разжигал… Казалось, время здесь истончилось, замерло и ушло куда-то, как вода в песок. Никакой жизни, никакого движения. Однако, стоило Ерофеевне ступить во двор, как на крылечке появился Кузнец.

— Что я вижу, соседка? — сказал он. — Никак ты заступила Черту? Нарушила уговор?

В голосе его сквозило удивление. Вот ведь, сколько лет соседствуют, а такого никогда не случалось. Ну, чудеса.

— Да ладно тебе, Фрол, не шуми, поговорить надо, — отсалютовала ему палкой старушка. — Я ненадолго. — И решительно, не дожидаясь приглашения, направилась к крыльцу. — Давай принимай гостей, здесь тебе не татаре.

«Хуже», — всем своим видом показал Кузнец, однако промолчал, сгорбился и нехотя кивнул. Ладно, мол, соседка. Давай заходи. Скрипнули ступеньки, охнуло крыльцо, и они вошли в дом…

…Который, как тут же выяснилось, был очень хитрого устройства. Снаружи — развалюха развалюхой, а вот внутри…

Внутри, вопреки всем законам бытия, он был огромен и великолепен. Анфилады бесчисленных комнат, колонны, скульптуры, плафоны потолков, изысканная мебель, светильники из горного хрусталя… Отставной кузнец и бывший народный мститель обитал в роскоши, по сравнению с которой Эрмитаж, как в бородатом анекдоте, выглядел «бедненько, но чисто».[131]

Сам хозяин, войдя к себе, испытал разительные перемены — вместо разбитых сапог возникли щегольские ботфорты, фуфайка превратилась в расшитый камзол, штаны обросли позументом. Манжеты, пуговицы, кружева… Откуда-то, чёрт её возьми, появилась шпага-бретта, на пальцах заиграли перстни, да и сами-то пальцы сделались ухоженными, длинными, без траурной каймы под ногтями…

Ерофеевна отстала от него ненамного. Она внезапно перестала горбиться, сделалась выше ростом, со строгого лица словно стёрли паутину морщин, а осанка стала — куда там королеве. Вот такая бабка-ёжка из забытой деревни. И уже не удивляла горлатная[132]шапка, шуба на соболях, сапоги с серебряными подковками, телогрея в яхонтах и жемчугах.