Читать книгу "Теннисные мячики небес - Стивен Фрай"

– Гордон. Гордон Фендеман, – медленно выговорил Нед. – Двоюродный брат Порции. Если подумать как следует, то… когда я встретил их в аэропорту… Они вместе отдыхали, и меня царапнуло что-то в том, как он стоял с ней рядом. Не то чтобы ревность, но, помню, мне это не понравилось. Неуютное какое-то было чувство. И Порция сказала после, что так и не прочитала последнюю мою открытку, потому что Гордон испортил ее. Случайно, объяснила она, но, может быть, и не случайно.

Бэйб внимательно выслушал все, что смог рассказать о Гордоне Нед.

– Давай посмотрим, верно ли я все понял, – предложил он. – В день, когда ты вернулся из Шотландии, а Порция с Гордоном из Италии, Эшли и Гордон вместе пошли осматривать палату общин, верно?

– Верно. Я, помню, еще подумал, что Гордону будет приятно увидеть Матерь парламентов.

– Господи, надеюсь, ты этого хотя бы не сказал? – с улыбкой спросил Бэйб.

– А что, собственно, дурного в этих словах?

– Ну, может быть, они напыщенны, совсем немного?

– Да, пожалуй… – Нед тоже улыбнулся. – Как бы то ни было, дело в том, что позже, когда мы с Порцией были еще… были еще наверху и любили друг друга, они вернулись. – Неожиданно Нед снова ударил кулаком по столу.

– Господи, вот оно! Вот оно!

– Гордон и Эшли вернулись?

– Да, но с Руфусом. Понимаете? Эшли, должно быть, нередко встречался с ним то в одном, то в другом пабе. Их было водой не разлить. Руфус вернулся из Шотландии в Лондон тем же поездом, что и я. Эшли повел Гордона в паб, чтобы познакомить его с Руфусом, и все они вернулись, пока мы с Порцией были наверху.

– Они что-нибудь сказали тебе?

– Они зашли всего на минуту. Эшли сказал… что же он сказал? Он крикнул мне: «А вы, молодые люди, наслаждайтесь обществом друг друга…» – да, точно. И… Бэйб, послушайте! Внизу на перилах лестницы висела моя куртка. Иисусе, они наверняка задумали все еще в пабе. Они даже знали, куда я направлюсь! Знали, что я собираюсь вместе с Порцией в Найтсбридж, чтобы…

– Успокойся, Нед. Успокойся.

– Я просто вижу, как они сидят за столиком паба, наливаются спиртным и жалуются друг другу на Неда, черт его подери, Маддстоуна и рассказывают один другому, до чего им хочется увидеть его крушение. Вот когда они решили погубить мою жизнь. Все, что им нужно было сделать, это позвонить, не назвавшись, в полицию. И они смеялись, подкладывая эту дрянь в мой карман. «А вы, молодые люди, наслаждайтесь обществом друг друга!» Именно это крикнул мне Эшли, и я слышал, как Руфус и Гордон давятся смехом. Я еще почувствовал себя тронутым, почувствовал гордость. Решил, что мои друзья хихикают, как испорченные школьники, при мысли о том, чем мы с Порцией занимаемся наверху, и возгордился. Они же смеялись потому, что знали – еще немного, и мне конец. И я вам вот что еще скажу! Они видели, как все произошло.

Колени Неда дергались, пока откровения одно за другим осеняли его.

– Я отчетливо помню хохот, доносившийся из дверной ниши напротив, пока полицейские заталкивали меня в машину. Они погубили меня и смеялись.

Лицо Неда побелело, слюна закипала в уголках рта – совсем как на губах настоящих безумцев, которых они с Бэйбом видели каждый день. Бэйб наклонился, чтобы коснуться его руки.

– Все в порядке, друг мой. Все в порядке. Не торопись. Возможно, ты действительно сумел подобраться к истине…

– Конечно, сумел! Так все и было! Какого дьявола я раньше-то не догадался?

– Ты знаешь какого. Я тебе уже говорил. Ты не догадался, потому что не туда смотрел. Теперь смотри повнимательнее. Четверка школьников, с одним из них сыграли дурацкую шутку – вот и все, о чем мы с тобой говорим. Шутка, возможно, гнусная, определенно гнусная, однако не позволяй себе…

– Они смеялись, Бэйб! Смеялись надо мной.

Голос Мартина прервал их:

– Что у вас тут происходит? Любовная ссора?

Нед едва не выдал свое знание шведского, вскочив, чтобы ответить гневной колкостью, но Бэйб его опередил:

– Не ссора, Мартин… он забыл счет. Счет забыл. – Бэйб бормотал это изумленно, уставясь на невидимую доску для нард.

– Вы два, – сообщил по-английски Мартин, – оба псих. Здесь все псих, – он развел руки, как бы охватывая комнату, – но вы самые. Вам пора по комнатам. Завтра инспекция. Утром бриться, вести хорошо.

В эту ночь Нед не спал. Три смеющихся лица кружились в его голове. Фендеман, Гарленд и Кейд. Имена повторялись в сознании Неда, словно ритмичный стук вагонных колес или грохот копыт на скаковом кругу. Фендеман, Гарленд и Кейд. Фендеман, Гарленд и Кейд.

Бэйб тоже провел без сна и эту ночь, и многие из последовавших за нею. Он приметил в Неде перемену, которая его встревожила.

– Не нравится мне, как ты жмешь по газам своей машины, – повторял он. – Этак она тебя никуда не привезет. Только сгорит вместе с тобой.

Нед, похоже, не обратил на его слова никакого внимания, он все глубже и глубже погружался в прошлое, снова и снова проживал последние свои дни в нормальном мире, вслушиваясь в каждое слово, сказанное Фендеманом, Гарлендом и Кейдом, мысленно всматриваясь в каждый их взгляд и жест. Теперь он мог увидеть себя их глазами.

Принимая точку зрения Руфуса Кейда, он видел Неда высокомерного, много о себе возомнившего, Неда невнимательного и тщеславного. Каждая приветливая улыбка, каждое произнесенное им вежливое извинение ныне представлялись ему очевидным поводом для обиды.

Нед понимал, почему для Эшли он должен был олицетворять саму обеспеченность, саму привлекательность, саму недостижимую привилегированность, совершенство и элегантность. Даже то, что Нед добился для него летней работы у отца, могло показаться покровительством и оскорблением.

Да и Гордон, приехавший из другой страны, несомненно видел в Неде живой образ всего отдаленного, английского, нееврейского, чужого. То, что кузина, Порция, игнорирует его в своей одержимости этим юнцом, безусловно могло породить в Гордоне ненависть.

Все, чем Нед обладал, все, чем он был, он мог теперь истолковать как отталкивающее, безобразное, гнетущее и непристойное. Все в нем – его спортивные джемпера, копна волос, извиняющиеся улыбки и красивые глаза, его не требующая особых усилий спортивность, нежная кожа и персиковый румянец, голос, выговор, манеры, походка, – все в Неде Маддстоуне выглядело монументом, который всякому сильному духом человеку не терпелось свалить.

Но как они посмели? Как посмели не увидеть, что Нед ничего этого не сознавал? Как смели не понять, что он был беспорочно лишен воображения, мягок и наивен? Какое бы высокомерие он ни выказывал, Нед в те дни никогда не считал, что его чувства важнее чувств других людей. Сама их уверенность в правильности своих суждений о нем таила высокомерие куда как большее того, на какое способен был он. Они скрывали свою злобу. Притворялись, будто любят его. Они хладнокровно замыслили опозорить его в глазах отца и возлюбленной, как будто у него не было ни собственных чувств, ни взглядов, ни права на счастье. То, что они относились к нему, как к символу, лишенному жизни, неспособному страдать, показывало собственную их немыслимую порочность. И нет ни малейшей причины, по которой Нед сможет когда-нибудь их простить.