Читать книгу "Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг"

Репетиция окончена. Четверо вокалистов сбились в кучку под деревом, музыканты прячут инструменты. Какое-то время они удерживают в себе музыку, как будто стоя в рассеянном свечами полумраке. Женщины в свободных платьях, мужчины в голубых джинсах, отдающих лазоревыми одеяниями святых со средневековых религиозных картин. Но они выходят из тени деревьев и превращаются в прохожих с городского тротуара или с автобусной остановки, обменивающихся репликами о жаре, прохладном душе и охлажденных напитках. Их поджидает лимузин. За рулем парень, с которым они запанибрата. Он вскинул руку на спинку шоферского сиденья и улыбается певицам.

— Мадмуазель… мадмуазель… мадмуазель… — каждой из трех певиц, вкрадчиво, как и положено французу, лаская их глазами.

Не привыкшие к такому обхождению англосаксонские дамы жмурятся, как кошки, которых погладили, хотя и напоминают себе о неискренности этой показной вежливости. Водитель добавляет галантное «мадам…» в адрес Сары и дружески кивает Генри и контртенору. Он осаживает машину, лихо разворачивается, не переставая приговаривать:

— Voila… allons-y… il fait chaud… tres tres chaud…[9]— напоминая им, что просидел на жаре, их поджидая, и, хотя не в претензии на пассажиров, поскольку выполняет свой служебный долг, тем не менее. — Faut boire… Immediatement… Vite, vite![10]

Дико выплясывая, машина рванула по извилистой дороге и через десять минут остановилась на площади.

Вечерний свет, процеженный сквозь приблудное облако, выявил всю гамму фасадов, бело-пепельных, молочно-кофейных, жжено-сливочных, цвета слоновой кости и оленьего рога. Иссиня-белая стена «Прекрасной Жюли» вспомнила свою историю, просвечивая модуляцией штукатурки и раствором швов… Однако облако уползло своей дорогой, и стена вновь вернулась к безразличной ослепительной белизне.

Генеральную репетицию назначили на полвосьмого, еще при естественном свете. С освещением с самого начала возникали проблемы. Первая картина игралась в гостиной на Мартинике при светильниках, но вечернее солнце вызывающе сверкало струнами арфы. В программке указано: Мартиника, 1882 год. Вечер.

Хуже получилось с местами для зрителей. Для них предусмотрели три сотни стульев, часть которых предназначалась для приглашенных, по большей части для родственников французских участников спектакля. Английские, по счастью, оставили своих родственников дома. Но за час до начала все места оказались уже занятыми, а народ все прибывал. Между деревьями стояли местные жители и туристы, по большей части англичане и американцы. Такой популярности не ожидал никто, кроме Мэри Форд, которая во всеуслышание молчала: «А я вам говорила!!!» Жан-Пьер поцеловал Мэри руку, затем щеку, затем другую, и еще раз, и еще… И они протанцевали несколько па под аплодисменты труппы и части присутствующих.

Те, кому не хватило мест, ворчали, адресуясь, главным образом, к местному начальству: как можно было не предусмотреть наплыва интересующихся? Триста мест — смех, да и только! Affreux… stupide… une absurdity.. lamentable…[11]и все в таком духе. Тут же решили на следующее утро устроить в мэрии заседание по этому поводу. Между тем пришла пора «поднимать занавес». Сидя рядом с Генри, Сара ощущала, как волнение передается от него к ней и обратно. Предыдущей ночью он не смог заснуть от волнения, почему она и застала его у водопада. И сейчас он нервно потирал руки, ерзал», схватил ее руку, поцеловал горящими губами.

Музыканты, стоявшие с певцами на небольшой каменной платформе, начали интродукцию — камерную балладу, привезенную на Мартинику вместе с платьями и модными журналами по настоянию Сильвии Вэрон, которая с момента зачатия дочери решила, что, если ей и не суждено стать законным ребенком, то, по крайней мере, возможность достойного замужества следует обеспечить.

Из-за деревьев появилась Молли. Ее белое платье оставляло обнаженными плечи и шею, волосы заплетены и уложены, украшены белой плюмерией. Молли села к арфе и принялась играть — изображать игру; играла за нее скрипка. Пела она, однако, самостоятельно, и весьма неплохо. Вышла мадам Вэрон, внушительная негритянка в алом бархате, остановилась возле дочери. Затем пожаловали гости, группа молодых офицеров — Джордж Уайт и четверо французов от Жана-Пьера, которым реплик не полагалось. Сверкая униформой, они изящно согнулись над ручкой мадам Вэрон. Последним прибыл Поль, увидел Жюли — и пьеса началась.

Генри не вытерпел, вскочил, понесся за деревья, принялся там вышагивать. Затем вернулся, однако опоздал, место его занял Бенджамин, вернувшийся после объезда местности в сопровождении приятеля Билла Джека Грина.

Сентиментальная баллада закончилась, вступила музыка сопровождения любовных сцен, слов не содержавших. Поль, Жюли — и музыка. Призрачная, потусторонняя, завораживающая музыка. Любовники на сцене — что может быть банальнее? Ни в каком любовном эпизоде нет ни жеста, ни взгляда, ни фразы, не виданных, не пережитых многими из собравшихся под буками и пиниями — а их количество уже перевалило за тысячу, и они все еще продолжают прибывать. Но музыка хватает за сердце. Граждане Бель-Ривьера так же внимательно следят за Жюли, как их предки следили за нею сто лет назад. Нужда в наспех обученных Роем статистах отпала, их заменяет воображение публики. Свет постепенно убывает, и на экране за домиком возникает шестиметровое изображение Жюли, сначала несколько размытое, но вечер набирает силу, и изображение яснеет, становится более контрастным, четким. Жюли молодая, она же постарше, она же в то время, когда за нею ухаживал Филипп, затем крошка — ее дочь или она сама, она в образе своей дочери. Стивен пригнулся к уху Сары.

— Я на минутку. Прогуляюсь. Позвоню Элизабет, согласую насчет трех-четырех представлений у нас.

А народ все прибывал, застывал между деревьями, зачарованный музыкой.

Стивен удалился, его стул тут же занял Генри. Он тоже склонился к уху Сары.

— Сара, Сара, жизнь такая сука… Сука она, сука, Сара. Я люблю вас, Сара.

Он продекламировал это в такт музыке, прозвучала фраза в духе сценического абсурда, они оба рассмеялись. Но Саре показалось, что губы его дрожали. В ее голове вспыхнул букет мыслей. Явная чушь… придуривается… обкатывает варианты… сказано — забыто… Но в то же время: это волшебная территория Жюли, здесь все возможно, старухи выглядят подростками, а плотная ирландка с водянистыми глазами и конопатыми плечами стала гибкою лозою, острою осою. Скрывая охвативший ее знобящий зуд, Сара одарила Генри чарующей улыбкой. Экая лицемерка…

Сцены на Мартинике сыграны, ушло солнце, лишь последние его лучи бросают блики от пряжки поясного ремня Поля, подсвечивают платок, в который рыдает мадам Вэрон, золотят волосы одной из певиц. Следующий эпизод уже здешний, сцена в Бель-Ривьере. Актеры возле солидного размера оконной рамы, означающей, что действие развивается внутри, в домике, а не под открытым небом, как это, в соответствии с действительностью, кажется зрителям. Крохотная комнатушка, в которой поместились арфа, лютня, скрипка, а на этажерке еще и флейты с кларнетом. Четверо молодых людей, только что разжалованных из офицеров, внесли мольберт с пастельным автопортретом Жюли и стол, на котором она вела записи в своем дневнике. С Полем разделались быстро, как бы между прочим, под вокал, скомпонованный из дневников Жюли разных периодов, посвященных как Полю, так и Реми. Сара составила текст, ведомая собственной интуицией и своим ощущением музыки тысячелетней давности.